Вода в озере никогда не бывает сладкой - Джулия Каминито

телефонов, на фасаде пятна и остатки яичной скорлупы от обстрела, который здесь устроили в конце прошлого года.

Эта школа тоже находится на виа Кассия, но дальше – чтобы до нее добраться, кроме электрички мне нужно садиться на автобус, двести первый, конечная остановка – южный въезд в богатый район Ольджата – с гольф-клубами и теннисными кортами, с домами, что достойны самого Римского форума, с горничными, садовниками, с охраной на территории, – роскошное место в самом отдаленном от центра районе.

Каждое утро я встаю в шесть, чтобы к восьми двадцати сидеть в классе, наспех завтракаю, залпом выпиваю молоко и съедаю пару печений, желудок сводит, с электричками дела все хуже: это скотовозки, люди уже дышат на стекла автоматических дверей, там и чихнуть нельзя, после каждого тычка начинается перепалка, и когда я выхожу на нужной станции, часто приходится бежать, рюкзак прыгает во все стороны у меня за спиной, потому что я вижу, как двести первый автобус подъезжает к остановке на противоположной стороне парковки.

В автобусе мало свободных мест, он проезжает мимо моей старой школы, которая теперь кажется крохотной, высохшей, вялой, как комнатное растение в конце февраля; автобус еле-еле ползет дальше, на некоторых участках дороги, где подряд стоит куча светофоров, не получается ехать быстрее, чем тридцать километров в час, на других дорога вдруг освобождается, и машины текут резво, как кровь в здоровых артериях.

Но иногда этого мало, бывают дни, когда одна задержка накладывается на другую, и нам приходится вылезать перед съездом на кольцевую автодорогу и добираться до школы пешком. Машины в пробке выпускают клубы выхлопных газов, и я, как лыжник во время слалома, лавирую между ними. Замечаю в стороне небольшой самодельный алтарь, Агата указывает мне на него: вокруг поставили низкую оградку, посредине лежат искусственные цветы, на ржавой жестяной пластине две фотографии, – кто-то сказал, что там разбились на мопеде две девушки, врезались в фонарный столб; мне кажется, это дурной знак – еще пять лет встречаться с ними и совсем их не знать, представлять себя на их месте, – фотографии на обочине, где протекает стремительный поток равнодушия, необходимость как можно быстрее добраться до пункта назначения.

Мы с Агатой оказались в одном классе, Карлотта же в конце концов передумала, вместо Рима выбрала классический лицей в округе, поэтому теперь она ездит в Браччано, там неподалеку раньше учился и Мариано.

После того случая в бассейне я с ней не объяснилась, между нами встала стена молчания и дождя, прошел град, и когда кто-то упоминает о ней, я говорю гадости и мысленно плюю на ее имя, как будто она паук или муравей и может захлебнуться в моей слюне. Я прекрасно понимаю, что до Карлотты донесут каждое мое обидное слово, а потому начиняю их камнями, заостряю углы, не скуплюсь на оскорбления, лишь бы уничтожить ее.

Если она здоровается, я отворачиваюсь; если проходит мимо, я подпрыгиваю на месте, как боксер, готовый нанести удар. Карлотта снова и снова пытается сблизиться, протиснуться в трещины в возведенных мной стенах, но я соскабливаю ее, как крошащуюся известь, я отторгаю ее, извергаю из себя на пол.

Я не интересуюсь, с кем она гуляет, с кем встречается, как у нее дела в новой школе, пропускаю ее рассказы мимо ушей, раздражаюсь на ее жалобы, торжествую при виде ее печали, в каждом ее слове я слышу обман, неумелое желание казаться кем-то другим и вернуться ко мне, пока я пытаюсь снова сбросить ее в яму пережитого позора, я раз за разом снова вижу, как она выходит из душевой кабинки, сжимая в руках полотенце, чувствую запах эвкалипта, ощущаю, как волокна мочалки впиваются в ладонь.

Мы с Агатой в одном классе, и для меня в этом есть выгода: я вытеснила Карлотту, она уже не может сказать, что мир принадлежит нам троим, и в тех редких случаях, когда мы будем втроем, она останется в стороне, на отшибе, я же притворюсь, будто рядом со мной привидение, буду упирать на темы, разговор о которых она уже не сможет поддержать, вспоминать лишь нам понятные школьные байки, емкие детали. Я притворюсь, что разговариваю только с Агатой, бодрым голосом, с не присущими мне интонациями, буду хвастаться чужими богатствами, придумывать небылицы, чтобы подчеркнуть то, как она далека от нас, показать, какой она не сможет стать, а мы – сможем, потому что если крутишься там, где деньги, то вдыхаешь их запах, роскошь заразна, убеждаю я себя и Карлотту, не глядя ей в глаза.

На самом деле, едва зайдя в автобус, я чувствую назойливый дух: девчонки брызгаются тяжелыми, как у офисных работниц, духами, парни зимой носят пальто на гусином пуху и шерстяные шапки с логотипами брендов – все они похожи между собой, сразу и не скажешь, кто есть кто. Тех, кто из Ольджаты или из Ле-Руге – районов, в которых одни трехэтажные особняки с садами перед домом и за ним, бассейнами с трамплином, персидскими коврами, гардеробными, – можно узнать с первого взгляда, они недолго будут ездить с нами на автобусе, лишь пока не обзаведутся мопедом, а потом и миникаром – миниатюрным автомобилем, который грохочет как трактор, но его можно водить и тем, кому нет восемнадцати. У меня даже велосипеда нет, а они уже за рулем, скоро мы будем смотреть друг на друга с обочин параллельных вселенных, а между нами проляжет Млечный Путь.

Даже Агата, а она никогда ни в чем не нуждалась, могла позволить себе разные безделушки, мне недоступные, сильно отстает, не поспевает за чередой одноразовых нарядов.

Мы и не мечтаем о новых кроссовках от «Найка» или «Адидаса», они же возвращаются с виа Кондотти после шопинга по случаю дня рождения, приходят в школу в туфлях «Прада» и с сумками «Гуччи», с трудом запихивают туда ручки и тетради, а мы носим те же ранцы, что и в средней школе.

Когда мы с матерью отправились в магазин за канцелярией, я попыталась уговорить ее купить ежедневник в черной обложке, но она взглянула на цену и сказала, что из двух тетрадей мы сами соорудим дневник, как делаем каждый год: достаточно разделить лист пополам, заполнить числа, дни недели, оставить строчки под домашнее задание.

И вот я, стоя перед отделом с открытками, на них стразы и мокроносые щенки, сорвалась на крик: я хочу настоящий дневник, не расчерченную тетрадку, не календарь, не очередную подделку, – а мать лишь пнула меня, ударив под колено, купила тетради, которые хотела, ручки, которые хотела, пенал, который хотела, бледно-розовый и слишком длинный.

С самого