Чего хочет женщина - Татьяна Полякова

— Ломик, — мяукнула я по привычке, а он меняремнем по лицу, едва ладонями прикрыться успела. И началось. Бил он меняостервенело, со всей своей звериной силы, я голову руками закрывала и орала вовсе горло, сил не было терпеть. Подумала с ужасом: запорет, сволочь. Тут Ломремень в сторону швырнул, принялся штаны расстегивать. Радость небольшая, новсе ж лучше, чем ремень. Я ногой ему съездила легонько, так, для затравки, иотползать стала, чтоб Лому было интересней, от себя отпихиваю и кричу. В самыйраз. Думала, поладим. Какое там. Поднялся, ремень свой прихватил и вниз кмужикам ушел.

Под утро опять явился, рожа багровая, глаза злые, и сноваремешком охаживать стал. Терпела, пока силы были, потом заорала, не выдержала.

Ушел, часов пять не показывался, спал, видно, и я уснула, апроснулась от того, что дверь хлопнула. Как увидела, что это опять Лом, чтоопять в руках ремень держит, закричала. А он в кресло сел, ноги расставил.

— Ну давай, — говорит, — милая.

Я пошла к нему, а он:

— Нет, Ладушка, ползи.

— Обломишься, сволочь, — заорала я.

— Поползешь как миленькая, а будешь дергаться, мужикампотеху устрою, пущу по кругу.

Взвыла я так, что аж в голове звон, и поползла. А кудадеваться?

Двое суток эта карусель продолжалась. Лом то бил меня, тонасиловал, наизмывался всласть, нет на свете подлости, до которой бы он недошел своим крошечным мозгом. Последний раз пришел совсем пьяный, поздно ночью.Я ревела, сидя на постели, трясло всю. Он меня кулаком в лицо ударил, губуразбил, я закричала, а он еще раз. Все, думаю, все, в окно выброшусь, голову остену разобью. А он матерится, орет:

— Давай, давай, Ладушка, поработай.

Сполз с меня и рядом уснул, пьян был сильно. Я лежала нижива ни мертва, пошевелиться боялась. В доме вроде бы тихо, угомонились, черти.Плащ схватила, вышла на лестницу, мужики вповалку спят. Не помню, как из домавыскочила. Бежала вдоль дороги, от машин в кювет шарахалась, боялась, догонят.

К утру пришла домой. Валерка дверь открыл, я в ванную,трясет всю, замерзла. Лицо умыла, а Валера в дверях стоял и смотрел на меня.

— Что, доваландалась со своими бандюгами?

— Пошел к черту! — заорала я и дверью хлопнула.

Лежала в горячей воде, все тело разламывалось, смотретьстрашно — цвет аккурат как у покойного Аркаши лицо: бледно-фиолетовый. Что жмне делать-то теперь?

Позвонила Таньке. Она через двадцать минут приехала, увиделаменя, ахнула.

— Ладка, убьет, зараза, мозгов мало, а злобы…

Я на диване сидела, раскачивалась из стороны в сторону, какшалтай-болтай.

— Что делать, а? — спросила подругу.

— К тетке моей поедешь, — решила Танька, — вдеревню. Отсидишься. Не боись. Где наша не пропадала, и здесь прорвемся.

В субботу Танька в деревне появилась. Гостинцев привезла,несколько книжек.

— Как ты? — спросила.

— За грибами хожу.

— Дело хорошее.

Сели с ней на пригорке, курим.

— Как Димка?

— Забудь. Сгорел парень. И душу себе не трави. Безтолку. Эх, говорила я тебе… ладно.

— Что в городе, дела как?

— Плохи дела. У Лома мозгов маловато. Лезет напролом.Если в неделю все не приберет, знаешь, что будет?

— Знаю, — кивнула, — война.

— Вот-вот, — горестно сказала Танька.

Последний раз воевали два года назад. Но тогда Аркаша былжив, великий стратег и учитель. А Лом в тот раз такую звериную повадку показал,что даже бывалые мужики ахнули, конкуренты по щелям расползлись и затихли.Аркаша и тот перепугался. Теперь все по-другому будет. На одном зверстве далеконе уедешь, мозги нужны, а где они у Лома? Дружки одеяло на себя потянут. Танькадымом пыхнула, посмотрела вдаль и сказала:

— Если Лому сейчас не помочь, сомнут его. Он и концовне ухватит.

— Ты что это? — вскинулась я. — Ты что,Танька? Он Димку подставил, он, подлюга, надо мной так измывался, чторассказать стыдно…

— Оно конечно, — вздохнула Танька. — Хотя иего понять можно, каково ему знать, что ты его на Димку променяла? Гонор. Опятьже, не чужие. Ты прикинь, если Лома сомнут, кто всем заправлять будет? Не ккаждому подъедешь. А Лом хоть и подлюга, да свой, душа родная. Надо бы помочь.

— Танька, ты ж говорила, отойдем по-умному, чтоб рожибандитские не видеть, а?

Танька опять вздохнула.

— Ох, Ладка, куда отходить-то, сто раз кругомповязаны. — Прикурила сигарету, посмотрела вдаль и добавила:

— Вот что, подруга, ты кашу заварила, тебе и расхлебывать.А мне ехать надо.

И уехала.

На следующий день я сидела на веранде, грибки на ниточкунанизывала, слышу, вошел кто-то. Обернулась — в дверях Лом, плечом косякподпирает. Улыбнулся и запел:

— Ладушка, соскучился я.

— Уйди, подлюга, — сказала я и аж заревела сдосады.

Лом подошел, сел напротив, взял меня за руку.

— Ладушка, давай мириться, а? Ну погорячился я. Самавиновата. Я ж к тебе со всей душой, верил тебе, может, только тебе в жизни-то иверил, а ты меня на щенка променяла, ноги об меня вытерла. Ну что теперь?Помиримся, Ладушка.

— И не подумаю. Сомнут тебя, и поделом. Будешь на рынкес торгашей червонцы сшибать.

Лом погладил мою руку, спросил, блудливо кривя губы:

— Синяки прошли?

— Нет.

Подошел, наклонился к самому лицу:

— Я наставил, я и залижу. Ну, Ладушка, миримся?

Я посмотрела на него снизу вверх, подумала и сказала:

— Сядь, поговорим.

Лом сел и на меня уставился.

— Значит, так. Ты Димку в тюрьму упек, ты его оттуда ивытащишь.

— Сдурела?

— Ага. И это мое последнее слово. Ты ему не поможешь, ятебе не помогу.

Рожа Лома враз переменилась, зрачки узкие, как у кошки,впился глазами в мои глаза, думал минут пять, потом выдохнул: