Счастье - Зульфю Ливанели

В аэропорту он поменял 5 тысяч долларов из снятых в банке 72 тысяч, остальные спрятал во внутренний застегивающийся карман, а турецкие лиры частью положил в кошелек, частью распихал по карманам.

Когда самолет начал снижаться над измирским аэропортом Аднана Мендереса, он подумал, что, может быть, за прошедшие тридцать лет город изменился и так же, как и он сам, потерял свою детскую чистоту. Измир быстро утрачивал свою уникальную атмосферу, его подтачивала анатолийская мучительная история, и он превращался в уродливую, покрытую сусальным золотом, старую икону. Пожалуй, в первый раз после Дарийских войн Средний Восток подвергался такой волне нашествий. Печать колоссальных изменений коснулась всех мест Ионии и Месопотамии. Курдская война, которую Генштаб характеризовал как «конфликт низкой интенсивности», повлекшая тысячи смертей на юго-востоке, привела к миграции сотен тысяч этнических курдов на запад страны. Население из выселенных и по большей части сожженных трех тысяч деревень устремлялось на побережье Средиземного и Эгейского морей.

Профессор Курудал к первым слухам – о выселении и сожжении деревень отнесся с подозрением, однако впоследствии, увидев информацию об этом в рапортах Контрольной комиссии Министерства страхования, поверил, что это правда. Размышляя, он говорил:

– Как жаль, что борьба с терроризмом может проводиться только такими методами! Хорошо бы подобного не происходило, однако каждое государство имеет законное право защищать себя от вооруженных восстаний.

Он сел в такси, чтобы доехать до Каршияка. Водитель, смуглолицый, с тонкими усиками молодой человек, всю дорогу ловил каждое слово Профессора, пожирал «старшего брата» глазами, ему страстно хотелось узнать, что же будет дальше с экономикой, как не переплачивать за бензин; а еще – «вот, я установил на машину газовый баллон, однако сейчас и на газ цены растут с каждым днем, что делать, а вот интересно, старший брат тоже пользуется газовым баллоном; конечно, брат все говорит правильно, надо не курить, но хоть в этом есть какое-то утешение; хочет ли брат послушать музыку; есть новые музыкальные кассеты, а у него в машине, словно у девчонки, стоит магнитофон «Пионер», о Аллах, Аллах!»

Он включил на полную громкость концерт музыкальных арабесок. Стонала скрипка, бубнам и барабану вторила зажигательная арабская свирель, навязчивая музыка била по нервным окончаниям. Профессор едва сдерживался, чтобы не потерять остатки спокойствия и самообладания. Он думал, что ни одному нормальному человеку в мире не может нравиться такая музыка, потому что в ней нет гармонии: вместо красивого тембра в ухо слушателю резко, словно отвертка, вкручиваются пронзительно ревущие звуки. Профессор не занимался социологией музыки, однако был уверен, что такая музыка наилучшим образом иллюстрирует процесс распада страны. Блюз, фаду, танго, блатная ребетика – сдавленный крик, в них есть искренность и душевность. Но называемая арабесками музыка мигрантов не слышится стоном раненого, это фальшивые вопли человека, который делает вид, что он ранен. Самые известные исполнители арабесок прогуливались, выставив волосатые груди в шелковых рубашках нараспашку, нацепив блестящие «ролексы», садились в спортивные «мерседесы» и с воплями: «Я умираю, погибаю!» орали свои похоронные песни. Эти звуки нельзя считать музыкой. Это было лишь одной из особенностей Среднего Востока, стилем жизни, в котором сплелись скользскость, мошенничество, обман, ложь, угнетение слабых, низкопоклонство перед сильными.

Профессор изумился необычайной перемене, которая случилась с ним за последнее время, потому что еще в прошлом месяце он считал эту музыку проявлением одной из субкультур, которая придает особую колоритность Турции, а мнение, что эта тенденция будет постепенно усиливаться, он высказывал и на телевидении, и письменно. Что произошло? Все, что ему нравилось и воспринималось спокойно, стало неприятным и даже начало бесить? Неужели страх смерти может открыть дорогу для столь кардинальных перемен? Он не знал и понимал лишь одно: этой музыке не хватает искренности. В ней нет бескрайней задушевности традиционных народных песен, это действовало ему на нервы.

Профессор не стал портить парню настроение и не вмешался, когда тот с форсом вставил новую кассету. Доехав до узкой улочки в Каршияки, остановившись перед неухоженным домом, в котором жила мать, он дал парню намного больше, чем набежало на счетчике. Тот, подумав, что, должно быть, причиной такой щедрости стала музыка, на прощание прибавил громкости для дорогого клиента.

В Средиземноморье все матери незажиточного класса похожи друг на друга. Как и многие, мать Ирфана была согбенной женщиной с изможденным лицом, которое к тому же не украшал беспокойный взгляд: каждый день часами она думала об одном и том же. Обычно она сдерживала свои чувства, вот и сейчас, чтобы спрятать невыносимую радость, которую испытала от неожиданного визита сына, она кинулась ему на шею. Огромный Профессор обнял свою маленькую мать, которая доставала ему только до груди, поцеловал ее, царапая своей колючей щетиной.

Она жила так: делала намаз, встречалась с соседями, слушала вечерние новости, смотрела телевизионные передачи с сыном и, смущенно улыбаясь, принимала подарки, приходящие из города; самым большим увлечением в ее жизни было – экономить любым способом на всем, и когда она ходила на рынок, то всегда торговалась с продавцами, жалуясь на цены, которые те запрашивали. Из-за того, что в период менопаузы она не принимала никаких поддерживающих препаратов, ее кости стали ломкими, позвонки смещались. Как и все средиземноморские женщины, мать не следила ни за содержанием кальция в крови, ни за состоянием костей, и формы ее тела исказились: плечи опустились, талия скособочилась, а тазовые кости при движении гремели, издавая весьма неприятный звук. Профессора ужасало то, до какого состояния доводят себя женщины, в молодости гибкие, как лоза.

Вдыхая запах дома, в котором вырос, он подумал о том, сколько же лет здесь не был. Странная штука! Этот скромный дом был куплен отцом, внесшим когда-то свою пенсионную премию в качестве первоначального взноса. Он был вынужден всю жизнь выплачивать банковский кредит. А сын читал здесь книги и открывал для себя мир в безграничных мечтаниях. Первые проблемы полового пробуждения, непристойные картинки в журналах и как-то в начале лета купленный отцом в подарок за успешное окончание школьного года велосипед, старые шины которого постоянно лопались и их надо было заклеивать, а отец шлифовал их наждачкой и подкачивал. В эти последние счастливые годы они с Хидаетом по вечерам выходили, подняв парус, в открытое море на скромном суденышке; а порой целые дни проводили в кинотеатрах, пропитанных запахом дезинфицирующих средств, на неудобных креслах, поедая сэндвичи с черствым сыром и бодрящей газировкой… Сводящие с ума очереди кокетливых студенток, ждущих на Каршияки прибывающего парома, пересдача экзаменов, шпаргалки… Жарящиеся на противнях над кострами на морском берегу мидии… Лазейки, которые они находили в те годы безденежья, чтобы попасть на ярмарку и послушать бесплатно певцов, пристраиваясь к группе женщин среднего возраста, окликая их: «Мадам, мадам!» Когда те поворачивались, они продолжали что-то говорить им, делая вид, что идут вместе… Безбилетные поездки в городском автобусе… Предполагаемая любовь на всю жизнь… Все это были дары маленького родного дома, истинную ценность которых он осознал лишь спустя годы.