Счастье - Зульфю Ливанели

Отцовская железнодорожная форма все еще висела в старом скрипучем шкафу. В самом раннем детстве отец представлялся Ирфану красавцем в коричневой форме, в фуражке с околышем, но через много лет, лучше узнав жизнь, Ирфан понял, что безденежье рано состарило и согнуло отца. Впалые щеки, какие-то поникшие брови, трясущиеся губы – его отец был бедным, уставшим от жизни человеком. Это правда, с некоторыми людьми жизнь обходится безжалостно; в детстве он тоже получил свою порцию. В школе он не чувствовал себя комфортно рядом с детьми из зажиточных семей, и, должно быть, это стало причиной робости, которую он испытывает до сих пор, находясь в окружении богачей.

Рядом с людьми, родившимися в обеспеченных семьях и никогда в своей жизни не испытывавшими материальных трудностей, он чувствовал дискомфорт. Как бы ни был богат Профессор, в нем сразу узнавался человек, у которого было трудное детство. Бедные детские годы накладывают печать на всю дальнейшую жизнь человека. А например, Айсель, родившаяся в богатой семье, была совершенно другой. Айсель в любое время дня и ночи могла сказать кому-то из друзей: «Я без денег, оплати счет!», и это произносилось без всякой стеснительности, и даже могло быть воспринято как взбалмошное бахвальство. Для Ирфана поступить так было невозможно.

В детстве богатые ребята выставляли напоказ свою ярко начищенную обувь, а он старательно прятал под партой ноги в старых ботинках на грубой подошве, с торчащими из каблуков гвоздями, которые впивались в ноги. Может быть, из-за этого он битком забил шкаф разного вида обувью, когда стал много зарабатывать. Как ни странно, он не стал покупать дорогую обувь, ему больше нравилась дешевая: отправившись в эту поездку, он надел ботинки из кожзаменителя, подходящие к спортивным брюкам и фланелевому свитеру в голубую полоску, даже не взглянув на коллекционную обувь из крокодиловой кожи фирмы Fratelli Rossetti, классические английские Church’s, элегантные Salvatore Ferragamo.

На фоне внешней помпезности богатых бизнесменов, отцов его товарищей, помятая железнодорожная форма его собственного отца приводила Ирфана в разбитое состояние, он страшно злился, но старался сдерживаться, повторяя про себя, что, если бы у него был выбор, он никогда бы не выбрал такого никчемного отца. И единственной целью его жизни тогда было – не походить на него.

Однако этим апрельским вечером, вдыхая знакомый весенний эгейский запах, распространяющийся вокруг, предвещая грядущее лето, он ощутил, что после долгой разлуки очень соскучился по старому отцовскому дому, и его сердце сильно сжалось от угрызений совести, из-за того, что он не нашел возможности приехать сюда раньше. Должно быть, он так сильно хотел стереть из своей жизни память о своем беспомощном отце, что после того, как уехал из Измира, и вплоть до смерти этого несчастного человека, он так больше и не увидел его, не дав ему ни малейшей возможности почувствовать удовлетворение успехами своего сына.

На пышную свадьбу с Айсейль, состоявшуюся в Стамбуле, он не пригласил родителей, даже не сообщил им о том, что женится. Невозможно было знакомить этого несчастного отца, эту глуповатую мать с судовладельцами – семьей Айсель, нельзя было их ввести в среду стамбульских медиамагнатов, рекламщиков, биржевиков, бизнесменов и политиков. Несмотря на все старания Айсель, настаивающей на том, чтобы пригласить семью Ирфана, с которой она не была знакома, уверенной, что бедность не порок, что его родители смогут немного развлечься, забыться от своих повседневных дел, Ирфан смотрел на это как на одну из ее причуд и думал, что никогда не сможет объяснить Айсель, как сильно он ранен изнутри…

И теперь душа его ныла. Из-за рака желудка отец исхудал – от него остались кожа да кости, и, когда смерть забрала этого усталого, с ввалившимися щеками маленького человека, Ирфана не было рядом. Он испытывал чувство горечи от того, что никогда уже больше не сможет увидеть его. И чувствовал еще большую подавленность из-за того, что мать даже виду не подала и словом не обмолвилась о том, что он не позвал их на свадьбу и не нашел возможности приехать на похороны отца.

С того момента, как Ирфан приехал домой, у него в голове не укладывалось: как же нормальный человек может не проведать умирающего отца?!

И даже не приехать на похороны!

Мать готовила ему еду и, не останавливаясь, говорила, как сильно она им гордится, даже бакалейщик в их районе, узнав, что она мать Профессора с телевидения, стал с ней больше считаться. Что может быть важнее для матери, чем видеть – ее дети в порядке, они здоровы и счастливы! Слава богу, слава богу, двое ребятишек закончили университет и, женившись, создали счастливые семьи. Слава богу, дочка Эмель в Анкаре тоже в порядке. Зимой она ездила к Эмель на месяц, нянчилась с ее вторым ребенком Эбру, такая милая девочка, если Ирфан увидит племянницу, поймет, какая она лапочка! Естественно, первенец, Исмаил (сестра с мужем дали сыну имя покойного отца Эмель и Ирфана, и, хотя основное имя мальчика было Джан, а имя, данное в честь отца, было лишь записано в свидетельстве о рождении, мать Ирфана упорно называла ребенка Исмаилом, и каждый, с кем она говорила, полагал, что ее внука все зовут так), ревновал родителей к маленькой сестренке. Но как бы там ни было, малышка росла, и ему приходилось делить с ней любовь отца и матери. Точно так же было и у них с Эмель. Когда родилась сестренка, шестилетний Ирфан целыми днями прятался под кроватью и говорил, что ему не нужна никакая противная сестренка. Рассказывая об этом, мать смеялась. Так, будто в ее жизни был один-единственный источник счастья: воспоминание о былых днях жизни с мужем, о том, как они в молодые годы поднимали на ноги детей…

Глядя на светящееся от счастья лицо матери, Профессор думал: «Ах, мама! Ты словно совсем ничего не видишь. А ведь твой сын, от которого лавочник без ума, в полном дерьме. Или свихнется от страха, или покончит жизнь самоубийством. А твоя дочка Эмель, за подол которой цепляются двое детей, разрывается между ними и работой; она знает, что у ее мужа есть любовница, но закрывает на это глаза. Твой зять – генеральный менеджер в Министерстве общественных работ, на самом деле просто взяточник, он тратит свои деньги на шестнадцатилетнюю девицу, работающую в парикмахерской, чернокудрую Залиху. И Эмель, плача, жалуется Профессору по телефону: «Уже сил моих больше нет, брат, душа моя разрывается», а он только утешает: «Терпи! Что поделаешь, такова жизнь. У всех есть любовники», и, прежде чем отключить телефон, ее идиот брат, немного подумав, говорит расстроенно: «Послушай, детка. Прекрати лить слезы, лучше тоже найди себе любовника! По крайней мере, хоть какие-то положительные эмоции. Что поделаешь, Анкара примерно в таком же положении, как и Стамбул».

Чтобы угодить матери, которая готовила его любимые блюда, он говорил с ней о событиях в мире, болтал о дорогих ее сердцу вещах, но мыслями был с Айсель.

«Вечером она пришла домой, разделась, приняла душ, забеспокоилась: где же задержался ее любимый муж, но не стала на этом зацикливаться», – думал он. Открыв компьютер и прочитав его письмо в электронной почте, она какое-то время проведет в безмолвии, пытаясь справиться с волнением, будет думать о том, что надо начинать искать мужа, звонить друзьям и в полицию. Так или иначе, он знал, что в конечном итоге на смену ее переживаниям придет глубокая печаль. Он беспокоился об Айсель, но потом вспомнил данное самому себе перед поездкой обещание: вырываясь из среды, которая его окружала, он постарается оставаться бесчувственным. Для некоторых вещей и жизнь коротка, однако чтобы выбросить из головы ушедшего мужа, потребуется немного больше времени. И чтобы найти силы для своего пути, порою надо сжигать мосты, как это сделал герой романа «Луна и грош» Чарльз Стрикленд, прообразом которого для Уильяма Сомерсета Моэма стал Поль Гоген. Он не считал себя таким же одаренным, как Стрикленд; но этот рыжебородый здоровенный человек мог послужить образцом достойного отношения к жизни. Да, надо воздерживаться от сверхчувствительности!