Наша счастливая треклятая жизнь - Александра Коротаева

В Новосибирске работы для мамы не было. Однажды, придя из школы, я сразу почувствовала, что что-то произошло. Надя с мамой, одинаково сложив руки под грудью, смотрели в окно. «Шура, нам надо с тобой поговорить, — строго сказала Нанка. — У нас сейчас сложное положение. На мамину пенсию, мою стипендию и „папино“ пособие мы долго не протянем, а мама не может найти работу по специальности. Поэтому, — она наклонила голову и испытующе посмотрела на меня, — поэтому она будет работать в твоей школе техничкой». «А что это такое?» — тихо спросила я. «Ну, это… это… уборщица, Шура! Что ты, как маленькая, не понимаешь?» — И Нанка сделала страшные глаза. Мама смотрела в окно и ничего не говорила. Я подошла и заглянула ей в лицо. Она улыбалась. Лицо было мокрое, но она улыбалась. «Что делать, Шурок, жизнь такая штука… треклятая жизнь…» «Я не хочу! Нет! Не ходи! Не надо! Мамочка, миленькая, не ходи! Я умоляю! Не ходи! Нет!» — Я плакала до икоты, я не могла поверить, что мама теперь будет уборщицей. «Сашулька, знаешь, ты ко мне в школе не подходи. Никто не узнает, что я твоя мама. Я понимаю, это неприятно…»

Еще один раз я плакала так же отчаянно — в Феодосии перед отъездом…

В Феодосию часто приезжали киношники и почти каждое лето снимали кино. Феодосийцам было лестно, что для столь почетного занятия выбран именно их город. В основном съемки шли в пределах старого города около нашего Городка. Для детей это был праздник. Однажды во время съемок фильма «Севастополь» мы с Нанкой стояли на горке и вдруг увидели, что конница красноармейцев плотной стеной несется прямо на нас. Мы не поверили своим глазам и еще какое-то время постояли в надежде, что направление их движения изменится, но они с обнаженными шашками и перекошенными ртами мчались точно на нас. Нанка сильно толкнула меня, и я улетела в старый противотанковый ров. Она прыгнула за мной. Над нами мелькали животы лошадей и комья глины. С остановившимися глазами мы валялись во рву и долго не могли понять, что произошло.

Никогда не забуду эпизод при съемках фильма «Салют, Мария!». Действие разворачивалось на берегу моря, и жители расположились на горе, чтобы лучше видеть происходящее внизу. А там — лодки, стрельба, дымовуха. С колотящимся от восторга сердцем я прибежала и села на траву. Смотрю. Сзади сидели человек пять-шесть подростков. Кто-то крикнул: «Эй, ты!» Я обернулась, и один из них плюнул мне в лицо. Я слышала, что кто-то возмутился, а тот ответил, что я сама виновата — не туда села… Но я уже бежала домой. Дома никого не было, и я рыдала до судорог, до рвоты…

Мама стала работать в моей школе. Я подбегала к ней на каждой перемене, обнимала ее, и мы всю перемену так стояли. Первое время она меня отталкивала, говорила, что обниматься на людях «неприлично», но, наверное, в душе радовалась…

Контейнер с нашим скарбом пришел только через два месяца. До этого мы спали на полу, на матрасе, который нам дала Марья Сергеевна, и укрывались пальто. Но жизнь уже входила в свою колею. У нас появились подруги. Мы с Нанкой стали осваивать город, обулись в валенки и научились есть сало. Соленое сало с чесноком и куском ржаного хлеба! Впрочем, один раз я ела сало и в Феодосии.

Мама во дворе разговаривала с какой-то тетей, а я стояла, держась за ее подол. Подошел незнакомый дядька, они с мамой о чем-то поговорили, он взял меня на руки и понес, а мама осталась. Там, куда мы пришли, было много дыма и почти не было света, а вокруг деревянного стола сидело много мужчин. Было тихо. Потом они встали, гремя табуретками, потом выпили из стаканов, потом стали плакать, а мне дали кусочек мыла и сказали: «Твой батька любил сало! Ешь сало!» Я не знала «батьку», но понимала, что он «мой» и они его очень любят. Я зажала жирный лоскут в кулаке и стала пытаться его есть, но он не откусывался, выскальзывал, и все смеялись, обнажая железные зубы. Кто-то надрывно запел, кто-то зарыдал, но мне не было страшно с ними. Пахло чем-то родным, и мы ели сало! Пришла мама, взяла меня на руки, и мы быстро ушли, а по дороге я совала ей в рот скользкую тряпочку: «Ешь сало! Мой батька любил сало!»

В Новосибирске на центральной площади ставили под Новый год огромную елку. Никогда раньше я таких красивых не видела. Гирлянды из разноцветных лампочек то вспыхивали внезапно как салюты, то пробегали толчками снизу вверх, то хаотично мерцали, меняя цвет, и молниями стреляли с самой верхушки в землю. Рядом с елкой стояли гигантские Дед Мороз и Снегурочка, вырезанные из льда местными скульпторами. Здесь же, на площади, каждый год вырастал ледяной город, подсвечиваемый огнями изнутри. В этих городских стенах-лабиринтах можно было бродить, загадывать желания, целоваться. Около елки ежегодно выстраивали огромную деревянную горку, с которой одновременно могли скатываться сто — если не больше — человек. Съезжали с горки толпой, стоя на ногах, а внизу дежурили солдаты и принимали скатившихся в свои объятия, чтобы не возникала куча мала. Детские же горки, сделанные в виде сказочных животных, были совершенно безопасны.

Тут же кипели котлы, в которых варились пельмени. В шипящем масле жарились беляши и шаньги. Продавался сбитень. Играла музыка, ходили ростовые куклы, и мужики, сбросив с себя верхнюю одежду, лазали, как водилось в старину, на ледяной столб за подвешенными на верхотуре хромовыми сапогами или гармошкой.

Сибиряки при тридцатиградусном морозе не мерзли. На ногах — валенки, на руках — овчинные рукавицы, у кого — тулуп, а у кого и шуба. Всем было тепло и весело. Нам тоже было весело в наших демисезонных пальто.

В Сибири нам с Нанкой предстояло научиться ходить на лыжах и кататься на коньках. В то время во всех учебных заведениях выдавался спортивный инвентарь, и на уроках физкультуры, с трудом привязав, примотав брезентовыми ремнями лыжи к ногам, молодежь пускалась по трассе в несколько километров в надежде заработать значок ГТО («Готов к труду и обороне»). Мы с Нанкой трудились и оборонялись как могли. Так как мы были девушки стремительные, доски, привязанные к ногам, хоть и отягощали нашу летящую походку, все же не тормозили движения. Скорость достигалась не скольжением, а усилием воли. Бежать по проложенной лыжне нам казалось нелепым и скучным занятием. Мы выбивались из общего строя, суетились, въезжали в сугробы, бесконечно падали, вставали, выкручивая ноги, но приходили к финишу не последними.

Особенно тяжело приходилось Нанке, когда надо было осваивать коньки. Без зачетов по физкультуре студенты не допускались к основным занятиям по специальности. На открытом стадионе «Динамо», дрожа от холода, ужаса и жалости, я смотрела, как моя сестра пыталась бегать по скользкому льду. На ногах у нее были не фигурные коньки, а беговые «ножи». Нанка ползала, кувыркалась, делала опасные для жизни своей и окружающих кульбиты, но продвигалась вперед. Альбертина, учительница физкультуры, крепкая блондинка с железной нервной системой садиста, требовала от будущих музыкантов совершенного владения техникой гладкого скольжения по льду. Поздними вечерами мы с Нанкой, одолжив у соседей коньки, преодолевая усталость, выходили тренироваться в хоккейную коробку перед домом. В обнимку мы доползали до середины льда. Врезаясь со стоном в деревянные борта и друг в друга, высоко подбрасывая ноги в тяжелых коньках, с треском укладывались на лед.