Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать» - Нелл Фриззелл

Мы – люди. Мы не бессмертны.

* * *

Пару лет назад, во время очередного приступа истерии по поводу фертильности – на сей раз мы сидели на деревянном настиле рядом с бунгало в Новой Зеландии и ели котлетки из мидий, – моя кузина Хана топнула ногой, задрала голову к небу и заорала:

– Да ради всего святого, Нелл! Я родила троих после того, как мне исполнилось тридцать пять! Прекрати психовать и пей вино, пока можешь!

Хана, должна заметить, не имеет специального медицинского образования. Но она, возможно, права. Заставлять женщину лезть на стену от страха, что тело может ее подвести, что ее будущее может быть потеряно безвозвратно и время для принятия решения скоро выйдет, уже почти вышло, причем как раз в тот момент, когда она способна достичь пика карьеры и личного потенциала, – это какая-то жестокая шутка. Я недостаточно цинична, чтобы утверждать, будто это очередной способ помыкать нами, принятый на вооружение патриархальностью. Хотя и обратного мнения не придерживалась. В определенный тип капиталистического, зиждущегося на страхе сексизма прекрасно вписывается распространение упрощенческой версии фертильности: либо жертвуй собой и рожай рано, либо вкладывай немерено денег, либо смирись с поражением. Если говорить только о женском теле, резерве яйцеклеток, гормонах яичников и менопаузе, почти не остается места для параллельной, но необходимой дискуссии о числе сперматозоидов, мужском гормональном дисбалансе, повреждениях и температуре яичек, качестве спермы, количестве секса в жизни, уровне стресса, потребления табака и спиртного – словом, несметного числа других вещей, влияющих на шанс женщины забеременеть. Не беря в расчет мужскую фертильность, возраст, здоровье, уровень медицинского обслуживания и сексуальной активности, слишком легко создать ситуацию, где тридцатилетняя женщина готова делать что угодно с кем угодно, только бы забеременеть, пока не стало слишком поздно. А мужчины тем временем могут валять дурака весь средний возраст, сбрасывая с себя ответственность, как плохо сидящую ветровку.

* * *

Когда я стояла в банкетном зальчике, задувая свечи на торте, переживая за врезавшийся в лобок шов и изо всех сил стараясь воспрепятствовать серьезному дипломатическому скандалу между родителями, серебряные циферки, которые я так тщательно нашивала на спину, указывали на факты о моем рождении: вес и дату. Вот о чем они умалчивали и чего я на самом деле не понимала тогда, зато понимаю сейчас: в момент рождения матери было 34 года. Она была на четыре года старше, чем я. Оставалось еще шесть лет до ее менопаузы. Так что, даже если бы я унаследовала ее довольно жесткое жизненное расписание, у меня в запасе десять лет. Это серьезный сдвиг в восприятии, на который я не была способна. Однако ощущение «мое время подходит к концу» было только моим. Реальность же заключалась в том, что я стояла в пабе, а не сидела внутри счетчика яйцеклеток.

6. Родительская ловушка

Сообщая невероятно дурные вести собственным родителям, испытываешь особенный трепет – типа, «на тебе перцу в глаза». Это все равно что обругать пенсионерку или смыть в унитаз пенал ребенка: дьявольская мощь пульсирует по венам, делая тебя более сильной, жестокой, дерзкой, чем представлялось в самых смелых мечтах.

Стоя на голых стропилах кухонной крыши в отцовских старых джинсах и брендированной футболке из строительного магазина, приколачивая шифер и вымеряя углы, я говорю отцу, что мне нужно ему кое-что объяснить. Мне очень жаль, но я, возможно, никогда не сделаю его дедом.

Это не жалоба, не крик души и не взрыв гнева. Я не хочу, чтобы он искал решение или изливался сочувствием. Просто ему пора осознать: мне тридцать, я одинока, мне предстоит ранняя менопауза, и математика работает против меня. Я не переживаю. И ему не следует. Я беру гвоздь из стоящей между нами коробки. Примериваю к отверстию, которое предварительно просверлила в левом верхнем углу шиферной плитки. Мой отец – мужчина, который так или иначе играл роль отца в жизни четырех дочерей и был младшим из шестерых братьев и сестер, – начинает плакать. Я на него не смотрю. Зажимаю гвоздь большим и указательным пальцами и продолжаю бить молотком.

К лету 2015 года я уже полтора года как живу одна и полностью перешла на фриланс. Это такой среднеклассовый способ сказать, что меня уволили по сокращению, и я пыталась понять, смогу ли стать настоящей журналисткой и писательницей без защищенности и жесткого распорядка офисной работы, чтобы оплачивать счета. Я много слушала Джоан Баэз и Джони Митчелл, перестала есть мясо и снова съехала от мамы в квартирку, снятую вскладчину со старой университетской подругой, которая только что вырвалась из длительных отношений, дома, работы и воображаемого будущего. Я решила говорить «да» в ответ на абсолютно любое предложение, какое пришлют, – поручение, вечеринка, журналистская командировка, любезность, работа на замену, какая-либо задача. В результате дел стало много, как никогда. Во всех областях жизни я пахала на износ. Я пробегала по 10 км как минимум трижды в неделю, каждый день колесила по Лондону на велосипеде, начала выступать в камеди-клубе, еженедельно шила новые наряды из ткани, купленной на Ридли-Роуд-Маркет по 80 пенсов за ярд[10]. Нашла нового парикмахера, иракца-цирюльника средних лет, на Лондонском мосту (помню случай, когда вошла в парикмахерскую и застала его полирующим лысину одного мужчины вафельным полотенчиком, в то время как коллега подравнивал бороду клиента электрической бритвой). У меня нарисовались мышцы, меня публиковали в национальных газетах, я превращала лицо в фарс с помощью блога, где воссоздавала знаменитые портреты, используя в качестве реквизита хлам в доме. Я плавала в ледяных реках, искала одобрения незнакомых людей в интернете, проводила время со старыми школьными друзьями, отжималась на рассвете на болотах подле дома, слушала Radio 4, готовя ужин, курила самокрутки и пила чай вместо еды. Я ездила в отпуск с другими незамужними подругами – теми, у кого были машины, работа на фрилансе и никаких «плюс один». Мне нравилась жизнь в таком темпе. До того как сократили мое рабочее место в журнале, я в пять утра писала статью, потом ехала в редакцию, где проводила восемь часов, возвращалась домой и искала подработки. Теперь, когда не нужно строить жизнь вокруг офисной работы, я располагала еще большим количеством времени. Я пользовалась работой, пытаясь производить на людей впечатление – в надежде, что потом они будут со мной спать. Я пробежала полумарафон, делала селфи, приходила на дни рождения без спутников, переспала с парнем на восемь лет моложе (если честно, я об этом не догадалась сразу, а узнала