Кузница Тьмы - Стивен Эриксон

Но если ты взглянешь на нас, мягкотелых существ, обитающих в этом мире, то, боюсь, ты и впрямь сочтешь нас эфемерными.

Эндест расплел пальцы и сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев.

– Вы насмехаетесь надо мной? – спросил он, все так же не поднимая взгляда.

– Нет. Я вижу бремя висящего над тобой проклятия, жрец, каковое наверняка преследует и всех нас. Ты закрываешь глаза и боишься подстерегающего тебя сновидения. Я же расхаживаю по своей комнате, мечтая открыть глаза и обнаружить, что все это было лишь сном. Так что мы стоим друг перед другом, будто соревнуясь в силе воли.

Внезапно Эндест начал с нарастающей яростью колотить кулаками по бедрам.

Райз встревоженно шагнул к нему:

– Эй! Ты вовсе не спишь, друг мой!

– Откуда мне знать? – Его полный отчаяния крик заставил историка замолчать.

Эндест прекратил свое странное занятие, водя головой из стороны в сторону, как будто искал что-то на полу, а затем заговорил:

– Раз за разом я вхожу в комнату с камином. Они там о чем-то спорят, бросая страшные слова, ранящие, подобно ножу, родных и любимых. Но она не права, та женщина, умирающая на каминной плите. Я вижу ее в одеждах верховной жрицы. Естественно, – добавил Эндест с негромким сухим смешком, – они все из числа тех женщин, что любят раздвигать ноги. Они не сражаются и превращают капитуляцию в дар, даже если он настолько легкодоступен, что почти ничего не стоит.

Райз смотрел на молодого жреца, пытаясь осмыслить сцену, которую тот описывал. Однако историк не осмеливался задать вопросы, понимая, что у юноши, сидящего перед ним, все равно нет ответов.

– Я подхожу к ней, оцепенев и не в силах остановиться. Она уже замужем – хотя и сам не знаю, откуда мне это известно, – но я вижу ее женой Андариста и верховной жрицей, любимой дочерью Матери-Тьмы. Она еще не мертва, и я становлюсь рядом с ней на колени и беру ее за руку. – Эндест покачал головой, словно бы отвергая невысказанное возражение. – Иногда там же присутствует и ее муж, а иногда – нет. Она изнасилована и умирает. Я вижу, как ее покидает жизнь, а потом слышу повелителя Аномандера. Он что-то говорит, но его слова не имеют смысла – то ли он говорит на другом языке, то ли я просто не могу их разобрать. Когда я беру женщину за руку, то начинаю ей что-то шептать, однако это не мой голос, а Матери-Тьмы.

– Это всего лишь сон, – тихо сказал Райз. – Помнишь банкет, на котором мы оба с тобой были два года назад? Еще до того, как повелитель Андарист познакомился с Энесдией… в смысле, до того, как он увидел в ней женщину. Там еще присутствовал Скара Бандарис, которого пригласил его друг Сильхас. Капитан рассказывал, как он гостил в усадьбе дома Энес по пути из северного гарнизона. Его внимание привлекла дочь повелителя Джайна, ходившая с гордым видом верховной жрицы. Именно такой титул дал Энесдии Скара, и это воспоминание прокралось в твой сон. Не присутствовал ты и при ее смерти, Эндест Силанн. Там вообще не было никого, кроме ее убийц.

Жрец энергично кивнул:

– Именно так упорно внушает мне этот мир, настаивая на своем, и я с горечью благословляю все его претензии на правдоподобие каждый раз, когда просыпаюсь и вываливаюсь обратно в него из сновидения. И все же что вы можете ответить мне, историк, если я нахожу на своих ладонях ее кровь, смешанную с потом? Я тщательно осматривал себя, раздевался догола перед зеркалом, однако на мне нет никаких ран. Чем вы можете объяснить то, что, проходя через портретную галерею, я всякий раз вижу на стене ее прекрасное изображение? «Верховная жрица Энесдия» – надпись почти стерлась, но я сумел разобрать ее.

– Но там нет такого портрета, жрец… хотя погоди. Ты, верно, говоришь о ее бабушке, которая и в самом деле была верховной жрицей, но очень давно, еще до прихода Ночи. Ту женщину звали Энестила, и она служила речному богу, будучи его последней верховной жрицей до реформы культа. Друг мой, такова магия сновидений…

– А кровь?

– Ты сказал, что говоришь во сне, но голос принадлежит Матери-Тьме. Прошу прощения за богохульство, Эндест, но если на чьих-то руках вдруг появляется кровь…

– Нет! – Жрец вскочил на ноги. – Неужели у меня не осталось свободы воли? Мы просим Матерь-Тьму о наставлении! Умоляем ее! Она просто не имеет права!

– Извини меня, друг мой. Но во всем, что касается веры, я лишь проявляю собственное невежество. А ты не говорил с Седорпулом?

Эндест снова опустился в кресло.

– Сперва я обратился было к нему. Теперь Седорпул бежит прочь, едва завидев меня.

– Но… почему?

Лицо юноши исказила гримаса.

– Потому что руки его остаются чистыми, а сны нетронутыми.

– Полагаешь, он был бы рад тому, что повергает тебя в гнев?

– Если бы Матерь-Тьма потребовала его крови, Седорпул подставил бы ей горло и познал бы наслаждение от щедрости подобного дара.

– Но ты не настолько очарован мыслью о том, чтобы принести ей себя в жертву?

– Когда каждая моя к ней молитва остается без ответа… – Эндест яростно уставился на историка. – Только не смейте говорить, что таким образом подвергается испытанию моя вера!

– Не буду, – ответил Райз Герат. – Как я уже объяснил, для меня подобный путь равносилен быстрой утрате разума. Всего три шага, и я уже двигаюсь с трудом – слишком много концов в моих руках, и я сомневаюсь в каждом узле.

– Как вы можете отрицать веру в могущество?

– Мое мнение таково, что без веры нет могущества.

– И чего вы этим добьетесь, историк?

Райз пожал плечами:

– Полагаю, свободы.

– А что потеряете?

– Естественно, все.

Жрец уставился на историка, и невозможно было понять, что выражает его лицо.

– Ты устал, друг мой. Вздремни, а я подожду рядом.

– А если вдруг увидите кровь на моих руках?

– Просто возьму их в свои.

Глаза Эндеста наполнились слезами. Мгновение спустя он закрыл их и откинул голову на толстую обивку спинки кресла.

Райз Герат смотрел, как молодой жрец погружается в объятия сна, и ждал, когда же треснет маска.

Они скакали через погруженный в уныние город, куда с трудом пробивался свет, а те немногие торговцы, которых видел Орфантал, обменивались короткими отрывистыми репликами, сопровождая их нервными жестами. Из переулков, что вели к главной улице, подобно крови из ран, сочился мрак. Мальчик ехал на одной из лошадей повелительницы Хиш Туллы, спокойной кобыле с широкой спиной и подергивающимися ушами, с