Алый Крик - Себастьян де Кастелл

Тяжёлые железные ворота застонали и начали подниматься, открывая для нас проход внутрь.

– Ты сказала «матерям-настоятельницам?» – переспросила я. – Их больше одной?

Рози ничего не упоминала ни о каких матерях, настоятельницах и иже с ними. Теперь мне стало интересно, какие ещё сюрпризы нас ждут.

Привратница рассмеялась. Это был приятный смех, сулящий в скором будущем неприятные открытия.

– О, ты всё увидишь, когда войдёшь внутрь, моя прекрасная маленькая идиотка с жопой вместо лица. Несколько слов из твоего грязного рта – и настоятельницы очень захотят с тобой познакомиться.

Когда я завела Квадлопо в арку, Бинто помахал монахине в сторожке.

– Она милая, – сообщил он другой рукой. – Она мне нравится.

Монашка помахала в ответ и громко сказала:

– Какой ты славный мальчонка. Красные монахини сожрут тебя заживо.

Вторая монахиня, которую мы встретили, оказалась юной девушкой, на вид даже моложе меня. Впрочем, она ничуть не менее привратницы оказалась склонна высказывать суждения относительно моей внешности, поведения и моего неподобающего образа жизни.

Девушка привела меня в обнесённый каменными стенами монастырский комплекс. Её малиновая одежда без рукавов открывала гибкие плечи и руки, увитые серебряными цепочками, которые заканчивались кольцами на каждом из пальцев, включая и большие. Локоны, выбивавшиеся из-под капюшона сестры – ещё более ярко-рыжие, чем у меня – придавали ансамблю странно милитаристский вид. Монастырь Алых Слов мог бы стать прекрасной крепостью; и, как предположил Бинто, впервые увидев его издалека, стены повторяли изгибы хребта, словно на горы вылили из гигантского котла расплавленный камень. Однако, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что стены построены из обычных блоков, какие можно найти в любых цитаделях по всему континенту. С другой стороны, масштабы сооружения говорили о десятилетиях терпеливого труда мастеров. Это место равно подходило и для войны, и для научных исследований.

– Вы с мальчиком пойдёте в исповедальню и будете ждать настоятельниц, – сообщила мне монахиня, указывая на арочный вход, который вёл в небольшое увенчанное куполом здание в центре монастырской территории. – Прикоснётесь к чему-нибудь внутри – и отправитесь вниз с горы гораздо более коротким и быстрым путём, чем прибыли сюда. А если попробуете выйти без разрешения, мы с сёстрами переломаем вам ноги и будем дубасить, пока настоятельницы не решат, что с вами покончено.

Она посмотрела на Бинто. Тот по-прежнему восседал на спине Квадлопо и с благоговением оглядывал двор.

– Слушает ли меня ребёнок?

– Он не слышит, – сказала я, сохраняя хладнокровие.

Молодая монахиня подошла и ущипнула Бинто за ногу. Мальчик обернулся.

– Больно! – сказал он. – Зачем ты…

– Будешь всё делать так же, как вот эта уродливая стерва, понятно? – ответила монахиня с помощью пальцев.

Меня впечатлило, как быстро она распознала именно тот особый язык жестов, который использовался в Саду Безмолвия – хотя в мире их было наверняка немало, – и насколько хорошо им владеет.

Бинто растерянно посмотрел на меня и потёр больное место на бедре.

– Почему эта милая девушка причиняет мне боль, Добрая Собака? Я что-то сделал не так?

– Это не твоя вина. Просто у девушки сегодня плохой день. У неё очень болит челюсть.

Монашка обернулась.

– О чём это ты?..

Вот сейчас Дюррал непременно попросил бы меня упомянуть, что насилие – не путь аргоси. Энна же, со своей стороны, заметила бы, что у аргоси четыре Пути – Вода, Ветер, Гром и Камень, и для каждого есть своё время и место. Дюррал, несмотря на свои примечательные навыки в арта эрес, тогда возразил бы, что мир в основном покрыт водой, а не громом, и именно это должно направлять молодого тейзана. А Энна бы улыбнулась, покивала, крепко поцеловала его в губы и сказала, что он очень проницателен.

Позже она невзначай упомянула бы, что большие крепкие мужчины могут позволить себе проигнорировать мелкие акты насилия, совершённые против них – потому что зачинщики едва ли осмелятся повторить это в будущем.

Дюррал, уяснив мнение Энны по данному вопросу, не позволил бы мне той ночью лечь спать, не напомнив, что аргоси – со своими четырьмя Путями и семью талантами – должны обеспечить себе безопасность, не прибегая к несуразным кулачным боям со всяким вспыльчивым деревенщиной.

Я? Ну, я с такой силой врезала монахине, что она закружилась – будто мы с ней отплясывали на местном фестивале.

Потом она подскочила ко мне, сжав кулаки, готовая к драке. Это произвело на меня впечатление, и я вделала ей ещё раз – в то же место.

– Не вздумай разевать рот, – предупредила я, когда она уставилась на меня с земли. – Хочешь, чтобы я следовала твоим правилам? Ладно. У меня есть дело в этих стенах, и я намерена довести его до конца. Если это означает терпеть твои оскорбления, что ж, сестра, я слышала и похуже. Но попробуй только ещё раз прикоснуться к мальчику без его согласия – и я возьму тебя, твоих матерей-настоятельниц и всех остальных мерзких тварей, которые тут обитают, и растолкую вам, что такое Путь Грома. Ты поняла?

Монахиня сплюнула на землю.

– Аргоси!

– Чертовски верно, – сказала я и сняла Бинто с седла Квадлопо, поставив на землю.

Я взяла его за руку, и мы вдвоём направились к исповедальне.

Подойдя к узкому зданию, мы с Бинто посмотрели вверх и увидели лица, вырезанные над каждым из семи арочных проёмов. Некоторые лица были хмурыми, другие скалили зубы, третьи безумно смеялись.

– Что это за место? – спросил Бинто.

Я не знала, как изобразить слово «исповедальня», поэтому просто ответила:

– Место, где делают признания.

– В чём мы должны признаться?

Я толкнула ближайшую дверь и повела Бинто внутрь.

– Прямо сейчас? Признаю́сь: мне не очень-то нравятся эти монахини.

Всего их было семеро. Семь матерей-настоятельниц, облачённых в малиновые одежды без рукавов. Их руки обвивали серебряные цепочки – как и у молодой монахини снаружи. Тяжёлые чёрные плащи покрывали их плечи и волочились по полу. Они вошли в исповедальню через семь разных дверей. Под их чёрными капюшонами я заметила пряди волос того же оттенка, что и у девушки, приведшей меня сюда. Однако они не походили на родственниц, поэтому я предположила, что волосы крашеные. Возможно, окрашивание являлось частью какой-нибудь духовной практики их ордена.

Четыре женщины были пожилыми – что неудивительно для настоятельниц монастыря. Ещё двоим я дала бы на вид лет тридцать-сорок, а одной – не больше двадцати. Это тоже не вызывало нареканий: в конце концов, не могут же все матриархи быть семидесятилетними. Но вот что меня изумило (хотя, возможно, я просто мало смыслю в религиозных иерархиях): две настоятельницы оказались мужчинами.