О чем я говорю, когда говорю о беге - Харуки Мураками

Впервые за долгое время я чувствую удовлетворение от ежедневных пробежек, от подготовки к очередному марафону. Я завел новый блокнот, открыл новый бутылек чернил и взялся за новую вещь. Мне трудно разложить все по полочкам и логично объяснить, почему вдруг я снова так воодушевлен идеей бега. Может быть, мое возвращение в Кембридж, на берега реки Чарльз, пробудило во мне былые чувства? Возможно, симпатия к этому месту всколыхнула во мне воспоминания о тех днях, когда бег для меня был неотделим от жизни. А может, наконец завершился некий период внутренней адаптации, на который понадобилось именно столько времени — ни больше ни меньше.

Полагаю, это знакомо каждому, кто зарабатывает на жизнь писательским трудом: когда я пишу, я думаю о множестве разных вещей. Это не значит, что я записываю всё, о чем думаю. Просто когда я пишу, мне приходят в голову всякие мысли. Можно сказать, что творчество формирует мое мышление. А переработка ранее написанного — это повод пофилософствовать. Но сколько бы я ни писал, я никогда не могу прийти к какому-то окончательному выводу. Сколько бы ни переписывал — все равно приезжаю не туда, куда ехал. Вот уже десятки лет пишу, а ничего не меняется. Я только предлагаю гипотезы или пересказываю то, о чем уже говорили до меня, своими словами. Или нахожу аналогию между имеющейся проблемой и чем-нибудь совсем другим.

По правде говоря, я совершенно не понимаю, чем была вызвана эта моя «меланхолия» и почему сейчас она вдруг сошла на нет. Видимо, еще не пришло время для того, чтобы я мог объяснить самому себе эти вещи. Единственное, что я могу сказать: такова жизнь. И может быть, у нас нет иного выбора, кроме как принять эту жизнь такой, какая она есть, не понимая толком, что же происходит. Принять, как мы принимаем налоги, приливы и отливы, смерть Джона Леннона и ошибки судей на чемпионате мира.

Во всяком случае, я совершенно определенно чувствую, что времяоборот завершен, круг замкнулся. Бег снова сделался необходимой частью моей повседневной жизни и приносит мне радость. Вот уже больше четырех месяцев я бегаю упорно и ежедневно. Это уже не те механические движения, не безучастное исполнение формальностей. Мой организм снова испытывает реальную потребность в беге, так же как он требует сочных фруктов, когда одолевает жажда. Я с нетерпением жду шестого ноября, жду Нью-Йоркского марафона, чтобы посмотреть, смогу ли я испытать радость и удовлетворение от забега. Чтобы понять, смогу ли я.

Неважно, за сколько я пробегу марафон. Даже если я буду лезть из кожи вон, мне все равно уже не пробежать так, как раньше. Я к этому готов. Конечно, в этом мало приятного, но так уж обстоят дела, когда стареешь. Я играю свою роль, а время играет свою. И оно делает это куда точнее и аккуратнее, чем когда-либо делал я. С тех самых пор, как в мире появилось время (интересно, когда это было?), оно движется все вперед и вперед, не останавливаясь ни на мгновение. Те, кто не умер молодым, обладают неоспоримой привилегией, благословенным правом стареть. Им уготовано физическое угасание, что есть великая честь, — и к этому нужно привыкнуть.

Соревноваться со временем ли, на время ли — это все неважно. Гораздо важнее, получу ли я (хоть какое-то) удовольствие, почувствую ли удовлетворение, пробежав эти сорок два километра. Я буду радоваться и ценить те вещи, которые невозможно выразить в цифрах. Я буду идти на ощупь к особенному чувству гордости, истоки которого — в том метафизическом прыжке.

Я немолод и не стремлюсь побить все мыслимые и немыслимые рекорды. Я не движущийся неорганический автомат. Я честный профессиональный писатель (не больше и не меньше), который осознает границы своих возможностей, но при этом хочет оставаться жизнеспособным, да и просто способным, как можно дольше.

До Нью-Йоркского марафона еще месяц.

30 октября 2005 г. Кембридж, штат Массачусетс

Словно оплакивая поражение бейсболистов «Бостон ред соке» в плейофф (они проиграли во всех матчах с «Чикаго уайт соке»), десять дней подряд Новую Англию поливали холодные дожди. Затяжные, осенние. Дождь то припускал, то утихал, иногда, будто опомнившись, переставал вовсе, впрочем ненадолго. А голубое небо за эти десять дней так ни разу и не показалось. Плотные серые облака, обычные для здешних мест, висели густой пеленой. Робкий и невнятный дождь все тянул свою волынку, пока наконец не собрался с силами и не обрушился мощным ливнем. В городах и весях от Нью-Гемпшира до Массачусетса начались наводнения. Главную магистраль буквально растерзало дождем. (Только не подумайте, что я обвиняю во всех этих ужасах «Ред соке», и в мыслях не было.) Меня ждали кое-какие дела в университете штата Мэн, и я проехал через весь север Новой Англии, но единственное, что я помню об этой поездке, — как веду машину под нескончаемым мрачным дождем. Вообще-то мне нравится путешествовать по здешним местам, если только на дворе не разгар зимы. Но в этот раз путешествие выдалось не из приятных. Для лета уже поздно, для золотой осени — еще рано. Дождь лупил нещадно, и к тому же у моей взятой напрокат машины была какая-то проблема с «дворниками». Так что в Кембридж я вернулся поздно ночью измотанный до предела.

В воскресенье, девятого октября, — в этот день тоже шел дождь — я принял участие в утреннем забеге. Это был полумарафон, который каждую осень проводит Бостонская легкоатлетическая ассоциация, та самая, что весной устраивает Бостонский марафон. Забег стартует на поле Роберто Клементе, совсем рядом со стадионом «Фэнуэй-парк». Трасса идет мимо Ямайского пруда, потом на территории зоопарка Франклина разворачивается и возвращается туда же, откуда началась. В этом году в забеге принимали участие четыре с половиной тысячи человек.

Для меня это был своего рода разогрев перед Нью-Йоркским марафоном. Думаю, я выложился процентов на восемьдесят, а по-настоящему разошелся только километра за три до финиша. Вообще-то это очень сложно — не выкладываться на дистанции полностью, пытаться себя сдерживать. Когда вокруг тебя бегут, стараются другие люди — волей-неволей поддаешься общему настрою. Что ни говори, приятно стоять на старте в толпе других бегунов и слышать команду «Марш!», а потом чувствовать, как в тебе просыпается инстинкт соперничества. Однако на этот раз я старался сохранять хладнокровие. Я должен был беречь силы, чтобы потом, сев на самолет, доставить их в целости и сохранности в Нью-Йорк.

Я пробежал полумарафон за один час пятьдесят пять минут. Не так уж и плохо. Примерно на такое время я и рассчитывал. На последних километрах я поддал газу и, обогнав около сотни соратников-бегунов, пришел к финишу с порядочным запасом сил. Холодное выдалось воскресенье, с самого утра в воздухе легким туманом висела изморось. Но это не расхолаживало, а наоборот. С номером на груди, прислушиваясь к дыханию тех, кто рядом, я бежал и думал, что вот опять наступил сезон забегов. Я чувствовал, как в крови поднимается адреналин. Обычно я бегаю один, так что смена обстановки стала для меня неплохим стимулом. Теперь я более-менее представлял, в каком темпе следует бежать первую половину трассы в ноябре. А для того чтобы узнать, как пройдет вторая часть забега, надо набраться терпения и еще немного подождать.