Алекс и Алекс - Семён Афанасьев

не выдёргивая при этом свою руку из капсулы. — Вот же ч-чёрт… аккуратнее надо, — осторожно говорит он сам себе, потом снова поворачивается в мою сторону. — Спринтер, братва коллективно решила тебя подогреть; знающие люди говорят, оно тебе на воле точно понадобится. Но наличка не обсуждается, да её тут и не бывает, понятно почему. Плюс, отсюда именно ты нал не вынесешь — не сможешь. Логичен вопрос: а как тебе это всё передать там? Тебя это ни к чему не обязывает; именно что братва подогрела.

— За прокорм в карцере спасибо. Было более чем кстати. — Отвечаю после небольшой паузы. — Насчёт подогреть, снова спасибо. Не ожидал, если честно. Что именно будет кстати и в тему на воле, сам пока не знаю — не ясно, как оно всё после выхода повернётся.

Тут ни капельки не вру; а собеседник, кажется, старательно ловит малейшие оттенки эмоций у меня на лице.

— А какие вообще есть варианты? — по настоятельной просьбе Алекса, передаю следующий ход второму пострадавшему, поскольку в прикладных финансовых каналах мы с Алексом ориентируемся слабо.

— Анонимный безыменной счёт, раз; завязывается на твою биометрию. Анонимный безыменной счёт на оговоренный пароль, два, но тут стрёмно: документы твои в банке всё равно могут попросить, — начинает перечислять возможности посетитель медблока. — Либо ещё проще: адресок микрокредитки запоминай, там только назовёшься — и тебе всё отдадут. Три. Это Кола контора, он тебе лично приветы шлёт.

— Мне из карцера не видно никого и ничего было; не просветишь, кто есть Кол? Ну и вообще, расклады по ситуации?‥

* * *

Дальнейшая беседа занимает все те четыре часа, которые выделяются медблоком на моё частичное восстановление.

Три четверти вопросов предсказуемо генерирует Алекс, периодически напарываясь на многозначительные паузы в ответах и на не менее красноречивые взгляды собеседника.

Из этого разговора с посетителем (зовущим себя Гутей) мы выясняем больше, чем за два месяца тут.

Само общение делает меня богаче (раз, надо только зайти в одно место после выхода). Ещё Гутя достаточно подробно обрисовывает социальные тенденции (два), не задавая при этом никаких вопросов. Алекс от некоторых его ответов периодически приходит в какое-то нездоровое возбуждение и наводящими вопросами углубляет темы, как по мне, до неприличных пределов.

Отдельно останавливаемся и на взаимоотношениях кланов между собой и с остальными, плюс на реальной и декларируемой политиках внутри местного общества.

Вместе с теоретическими ответами на мои вопросы (которые Гутя называет схематическими), он чётко и безэмоционально добавляет реальные примеры из повседневной жизни, иллюстрируя практикой те моменты, в которых я начинаю сомневаться.

Алекс почти на каждый пример реагирует снопом вопросов, начиная утомлять даже меня.

Когда я ему открыто говорю об этом, он только отмахивается:

— Где ты ещё такой источник найдёшь? Раз сложилось, надо всё выяснять до конца.

Гутя стоически вздыхает, но ведёт себя более чем терпеливо.

Отдельной благодарности от Алекса удостаиваются его личные предостережения, чего лично мне категорически не следует делать и куда нельзя лезть сразу по выходу отсюда (Алекс говорит, что кое-что из запретного списка он как раз собирался попробовать).

После того, как Гутя объясняет всю подоплёку по последнему вопросу, я минут на пять замолкаю, впечатлённый. И не могу не спросить:

— Я могу что-то сделать в ответ? В пределах своих возможностей.

— Да нет у тебя никаких возможностей, Спринтер, — тяжело вздыхает он, поднимаясь со стула (его капсула давно раскрылась и отдала руку). — Но поползновение я заценил, спасибо на добром слове. А ты приметь, в свою очередь, что вопросов тебе тут никто не задаёт. Хотя стоп, — спохватывается он. — Одну вещь сделать всё-таки можешь. Ты просто живи. Живи вот так, как тут начал. И ещё последний момент… Если на выходе будет, как говорили, ты не едь по встречке. Не надо. Ты молодой, тебе жизнь строить надо. Твою резкость все оценили, но там публики не будет. Зрители тебе там не похлопают, потому что нет там зрителей. Только жизнь, Спринтер.

— Спасибо.

Ему уже пора, а моя капсула ещё не открылась.

— А он гораздо умнее, чем ожидал лично я, — задумчиво роняет Алекс уже наедине. — Мда, век живи — век учись.

* * *

— Ну что, как там? — Кол, не отрываясь от комма и не поворачиваясь, спрашивает громко из-за надетых на голову наушников. Сам он сидит спиной к двери. — Как сам?

— Да в порядке он, молодой же, — пожимает плечами Гутя, проходя внутрь и наливая в пустую чашку из стоящего на столе кофейника. — Тут, конечно, полностью его после последнего забега не долечат, времени не хватит; но на воле само зарастёт, если жрать нормально будет. Ничейный он, ты был прав.

— А вы спорили, — Кол стаскивает с головы наушники и удовлетворённо улыбается. — Поживите с моё!

У Гути вертится на языке, что дело скорее в различных финансовых ресурсах, но он ничего такого не озвучивает. Вместо этого, добавляет:

— За грев спасибо сказал, адрес твоей точки запомнил. Только вот доберётся ли, вопрос: ты ж сам сказал, что на выходе…

— ТС-С-С-С-С. Я всё помню! — обрывает Гутю старик, потом возвращает на лицо добродушное выражение. — Да не парься хоть ты! Всё у него нормально будет!

— Ой, дай-то бог… Пацан резкий, молодой… — абсолютно ненаиграно вздыхает Гутя. — А в наше время…

Недосказанное виснет в воздухе.

— Времена всегда такие, — не соглашается Кол. — Ну и ты по себе молодых не мерь. Они — молодёжь — уже другие, правда. Просто не все это понимают. Ладно, раз ты мой кофе выжрал, пошли наружу. — Старик, кряхтя, поднимается на ноги. — Проводим.

* * *

Из дверей шлюза появляется подросток.

Опирающиеся на большую сетку люди что-то кричат вразнобой и свистят. Подросток трясёт над головой сложенными вместе ладонями, затем исчезает за Z-образным проходом, выполненном из поставленных на-попа каменных блоков.

Стоящие чуть в стороне Гутя и Кол переглядываются и направляются в сторону перехода в соседний сектор.

* * *

Висящее над горизонтом солнце уже не греет, окрасившись в красный цвет.

Из захлопывающихся следом за ним ворот пенитенциарного учреждения, стоящего наособицу посередине пустырей, выходит парень лет пятнадцати-шестнадцати на вид. Он заметно хромает на левую ногу и неестественно ровно держит спину. Отойдя на несколько десятков шагов по дороге, он сходит с обочины, с трудом