Русская феминистка - Маша Царева

– Так это женщина, – добродушно улыбнулась секретарша. – Женщины-универсалы у нас тоже есть. С мужчинами сложнее. Мужчину, который не посчитает унизительным мыть чужую посуду, не так просто найти.

Вот что я заметила: в Москве нового века никого (кроме, пожалуй, романтичных девиц слегка за двадцать) силой не затащишь замуж. Никто не хочет участвовать в спектакле с обязательными декорациями в виде красной ковровой дорожки, похожего на безе платья, поблескивающей в бабушкиных глазах слезинки умиления и улетающей в небо пары белых голубей.

Да и шут с ним, с этим странным ритуалом, инфантильным, исполненным стереотипов и требующим серьезных финансовых вливаний, в конце концов, он является лишь первым кирпичиком социальной структуры. Интересно то, что и сама эта структура потихонечку становится атавизмом. Штамп в паспорте, который еще каких-то жалких десять лет назад был чуть ли не поводом для гордости легиона дам, сейчас мало кому кажется соблазнительным.

Большие города культивируют даже не то чтобы одиночество, скорее – самость. Теория «половинок» претерпела крах. Никто не хочет быть «половинкой», потому что это даже звучит ущербно. Подобное самоощущение чревато депрессиями и кризисами. Тебе изменили, от тебя ушли с формулировкой: «Я просто хочу пару недель подумать о наших отношениях» – и все, мир рушится, ты постоянно чувствуешь рядом сосущую черную дыру, ампутированную часть собственной личности, кровоточащую рану, потому что от тебя по-живому отодрали то, что ты привык считать половиной себя. Куда приятнее быть не половинкой, а целым. Что вовсе не исключает ни длительных романтических отношений, ни ответственности, которую ты взялся нести перед кем-то, ни детей.

Чем дольше я живу на свете, тем меньше вижу причин регистрировать отношения.

Помню, когда-то Лу не всерьез, но все-таки боялась, что меня будут дискриминировать в школе. Потому что у меня нет отца. Скорее всего, она дула на воду, но даже если предположить, что в девяностые такое могло случиться теоретически, то сейчас, в новом веке – никогда. Вольница большого города наплодила столько разнообразных социальных форм, что даже однополыми родителями уже почти никого не удивишь, не то что отсутствием штампа в паспорте. Так что этот аргумент не работает.

Наследственные дела легко решаются в кабинете нотариуса.

В реанимацию пускают и не близких родственников. А близких могут не пустить. В России огромную роль играет и человеческий фактор, и аргумент в виде случайно нашедшейся в кармане стодолларовой купюры.

Семейное положение более не рассматривается как статус. Никто не дискриминирует одиночек. Никому из современных образованных и думающих людей не придет в голову сказать сорокалетней одинокой женщине о тикающих часиках. И дело не в чувстве такта, а в том, что свобода как выбор уже давно отвоевала себе место под солнцем. Равно как и любовь двух свободных независимых людей.

Да, я не вижу, пожалуй, ни одного аргумента регистрировать семью.

Притом продолжаю считать себя скорее романтиком, чем циником.

Мне нравится, как писал о браке суфийский поэт Джебран Халиль Джебран: «…пусть будут свободные пространства в вашем единении. И пусть ветры небес танцуют между вами… Любите друг друга, но не делайте оков из любви. Пусть это будет скорее неспокойное море, колышущееся между берегами ваших душ. Наполняйте чашу друг друга, но не пейте из одной чаши. Давайте друг другу свой хлеб, но не откусывайте от одного куска. Пойте и танцуйте вместе и будьте радостны, но позволяйте друг другу бывать наедине с собой. Ведь и каждая из струн лютни сама по себе, хотя они вместе звучат в одной мелодии. Отдайте свои сердца, но не на храненье друг другу. Потому что только рука Жизни может держать ваши сердца. И будьте вместе, но не слишком вместе: потому что и колонны храма стоят отдельно, И дуб и кипарис не растут в тени друг друга…»

Вот как это бывает.

– Дорогая, а ты никогда не думала бросить работу? – говорит Он, змеем-искусителем глядя на молодую жену. – Я же все равно получаю больше; твои деньги не играют роли в семейном бюджете.

– Ну не знаю, – она сомневается.

Зарплата ее и правда не так велика, да она не то чтобы карьеристка – получила малоприменимое к жизни гуманитарное образование, устроилась туроператором в хорошую компанию, целыми днями вдохновенно рекламирует перуанские леса и пустыни Туниса. Играет одновременно Шехерезаду и Остапа Бендера, когда по просьбе начальства продает двухзвездочный отель в пяти километрах от моря как уникальное талисманное место, где исполняются все желания. Нет, она никогда об этом не мечтала.

С другой стороны, одна из коллег однажды туманно намекнула, что если бы они вместе отправились на курсы при институте гостиничного бизнеса, составили бы план, взяли кредит, можно было бы открыть свое турагентство. Это вполне реально, если все просчитать. Кто, как не они. И вот эта перспектива уже казалась ей заманчивой. Сначала одно агентство, потом, возможно, сеть. Можно было бы освоить новую нишу. Паломнические туры. Путешествия в «места силы». Безопасный секс-туризм, чем черт не шутит. Она могла бы создать что-то свое, построить с нуля.

– Помнишь, ты говорила, что давно мечтала научиться танцевать фламенко? – Змей заходит с другой стороны. – А все времени не было. Я тут прогуглил танцевальные школы, в нашем районе есть парочка неплохих. Ты могла бы записаться.

– Помнишь, я тебе рассказывала о нашей идее с турфирмой? – робко возражает Она.

– Да ну брось, какая из тебя бизнес-леди, – досадливо морщится Он, но, поймав ее вопросительный взгляд, тут же добавляет в примирительной интонации: – Нет, у тебя все бы получилось, ты умная и смелая… Только вот видел я этих дамочек… В кошельке миллионы, а в глазах пустота, и с мужиками у всех без исключения проблема. А ты у меня – особенная. – Он гладит ее по волосам.

– Мне как-то страшно бросать работу.

– Да что ты боишься, дурочка? У меня в компании все стабильно, кризис нипочем… И потом… Разве мы не планировали ребенка? Ты хочешь сразу сдать его нянечкам?

Нет, Он не упрекает, ни в коем случае не давит, он оставляет Ей право выбора, просто нежно просит подумать. Он же не тиран какой-то, не деспот патриархальный, он просто любит ее и заботится, хочет быть ее крепостью, и чтобы она сидела в недосягаемой башне как принцесса. Чтобы не ограничить ее социальную активность. А потому что она этого достойна.

В ту ночь Она долго не может уснуть, вертится, смотрит то на Него, мирно сопящего рядом, то на танцующие на потолке тени. Он такой красивый, ее муж, и она так счастлива. Когда он спит, лицо его становится детским, а в ней просыпается девятибалльная волна нежности. Она видит его точно Бога в трех ипостасях.

Спящий, с отпечатком мятой простыни на розовой щеке, он для нее бог-сын, милый мальчик, которого хочется растормошить и обогреть. А иногда, когда он ведет машину по заснеженному городу и сосредоточенно смотрит вперед, она любуется его профилем и красивыми крупными руками, уверенно сжимающими обод руля, – и тогда он для нее бог-отец, он ее везет, а она доверчиво сидит рядом.