Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

была выслушать прямо сейчас, не сходя с места, целую лекцию о его литературном творчестве.

– Я принесу вам сборник моих рассказов, если пожелаете. Недавно в Петербурге напечатали.

И тут же Ивану Никитичу вспомнилось, как он нашел потрепанную книжицу в доме Карпухина – рукой подать от того места, где он сейчас стоял, наслаждаясь живописным видом. Зинаида, заметив легкую тень, пробежавшую по лицу гостя, приняла ее, видимо, на свой счет:

– Впрочем, вы ведь пришли по делу к моему мужу, а я только отнимаю сейчас ваше время, отвлекая разговором. Простите меня и идемте скорее!

Они прошли к дому и свернули к флигелю, выстроенному в виде башенки с высокими окнами. Здесь была обустроена мастерская художника. Сам он стоял перед мольбертом, погруженный в работу.

– Иван Никитич! А я все жду, когда вы заглянете ко мне по-соседски! – Виртанен отложил кисти и протянул руку писателю. Тот тотчас припомнил, что на вернисаже художник, и правда, приглашал его зайти в мастерскую и обещал показать больше своих работ. Что же, приятно, что эти слова не были пустой вежливостью.

Виртанен был выше ростом, чем Иван Никитич, и, пожалуй, чуть старше. Он был рыжеволос и светлокож, носил усы и небольшую бородку. Все движения его были продуманными, одежда – аккуратной, так что, повстречав случайно на улице, его можно было принять скорее за служащего, чем за человека творческой профессии, в облике и поведении которого ожидаешь увидеть некоторую эксцентричность. Да и в мастерской не было того творческого беспорядка, какой обыкновенно сопутствует работе живописца. В простенках между окнами висели законченные картины в рамах и без, краски были разложены в определенном порядке на рабочем столе, там же можно было увидеть стопки книг и бумаг. Интерьер дополняла полка с коллекцией камней, коряг и изогнутых фрагментов ветвей, которые, видимо служили мастеру натурой, а, может, просто вдохновляли его.

– После событий последних дней, признаться, я и сам подумывал к вам заглянуть, – признался художник.

– Вы имеете в виду… – насторожился Иван Никитич.

– Я читал ту статью в газете, вышедшую после кончины нашего соседа, Петра Порфирьевича. Впрочем, я ни минуты не сомневался, что это клевета. Когда вы приходили на мою выставку, вы показались мне открытым и добрым человеком. Мне было бы сложно представить вас в роли злодея. Я раздумывал, не стоит ли зайти к вам, чтобы поддержать добрым словом.

– Так это вас подозревали поначалу в убийстве Карпухина? – воскликнула Зинаида. – Какая несправедливость!

– Этот поклеп, надо сказать, стал для меня настоящим сюрпризом! – признался Иван Никитич.

– Стоило взглянуть на подпись к статье, и все сразу стало ясно, – кивнул Виртанен. – Сочинения господина Ивлина имеют в Черезболотинске определенную репутацию. Вы в городе пока человек новый, но теперь уже будете знать, что доверять словам этого журналиста не стоит.

– Не подумайте, однако, что я обхожу знакомых с вопросом, видели ли они опровержение этому нелепому обвинению, – покачал головой Иван Никитич. – Я не просто по-соседски, я по делу к вам, господин Виртанен. Мой издатель велел мне справиться, не беретесь ли вы за выполнение иллюстраций. Иллюстрированные издания, знаете ли, охотнее берут. Публику картинки развлекают.

– Что ж… – художник, кажется, несколько растерялся, окинул нерешительным взглядом развешанные по стенам холсты. – Должен сказать, что в своей работе я придерживаюсь некоторых принципов. Я берусь только за те творческие задачи, которые мне искренне интересны. Иначе мою работу будет сложно назвать творчеством, она станет пустой рутиной. За иллюстрирование я мог бы взяться только в том случае, если мне понравится предложенное произведение. Пусть для начала ваш издатель пришлет мне книгу, с которой нужно будет работать. Не подумайте, что я привередничаю или набиваю себе цену. Новый заказ был бы для меня сейчас кстати.

Дело, кажется, было решено. Виртанен замолчал, принялся протирать кисти тряпицей. Как добраться до вопросов о французском художнике, Иван Никитич пока не придумал, и начал с вежливым любопытством разглядывать развешанные по стенам полотна.

– А здесь у вас намного больше картин, чем на выставке было представлено, – сказал он, не будучи, впрочем, уверен, делает ли художнику комплимент. Виртанен писал окрестные виды: плоские поля, жидкие лесочки, болотца. Дождливое серое утро сменялось на холстах белесым полднем, в сумерках вилась разбитая дорога через луг, силуэты деревьев тянули ветви сквозь ночной лес. Пейзажи были написаны хорошо, сразу видно было умелую руку и острый глаз живописца. Но настроение картины навевали скорее меланхолическое.

– Я полагаю, что истинная душа этих мест раскрывается в непогоду, – поделился Виртанен. – Что здесь лето? Короткая, суетливая пора. А вот долгая мрачная осень или сырая затяжная весна, когда ветки оголены и листва не заслоняет перспективы, – это то время, когда неприукрашенная правда становится видна. Ее-то я и тщусь передать на холсте.

– Неприукрашенная правда – это да, это сильная тема… – кивал Иван Никитич, прикидывая, что покупателей у Виртанена, скорее всего, немного. Неприукрашенная правда, надо полагать, хорошим спросом не пользуется. – А что же портреты? Вы, вероятно, берете заказы?

– Этого я не люблю, – покачал головой художник.

– Но как же? – удивился Иван Никитич. – А вон у вас на стенке висит.

– Ах, это же все только я! – воскликнула Зинаида. – Тойво всегда говорит, что писать портрет можно только с того человека, кого хорошо знаешь. Иначе на картине будет одна пустая оболочка.

– Вот как? – не поверил Иван Никитич. – А мне давеча доктор Самойлов хвалил портрет, который вы написали с Татьяны Добытковой.

– Верно, написал, – не стал отрицать художник. – Хотя и не хотел браться за тот заказ. Честно говоря, я тогда сидел совсем без денег, а мне посулили щедрый гонорар. Это Катерина Власьевна, матушка Татьяны Савельевны, меня уговорила.

– Портрет получился очень удачный! – подбодрила мужа Зинаида.

– В городе судачат, что Катерина Власьевна и сама пожелала учиться живописи, – кротко добавил Иван Никитич.

– Верно говорят. Я дал ей несколько уроков. Она оказалась способной ученицей, – кивнул художник, но подробностей рассказывать не стал, чем немало огорчил писателя.

– Что ж, я передам в издательство, что вы готовы рассмотреть их предложение. Но вижу, что вы охотнее взялись бы за изображение природы, чем людей. Я, право, подумаю, не приобрести ли и мне одно из ваших полотен. Может вон тот вид городской улицы. Это случайно не Рождественская у вас там изображена? Я ведь на Рождественской живу. Вы, может статься, знали мою покойную тетушку, Елизавету Андревну? Она мне дом завещала, мы и решили переехать.

– Нет, это здесь рядом, на Луговой. Что же до покупки этого пейзажа – вы обдумайте, не спешите, – коротко кивнул Виртанен.