Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

пристав. – И мой вам совет: подумайте дважды, прежде чем имя вашей маменьки этим стервятникам кидать.

– Стервятникам? – взвился Иван Никитич. – Это вы кого изволите так называть? Вы меня на одну доску с господином Ивлиным не ставьте. Я ежели и пишу о человеке, то всегда с уважением и вниманием. И непременно проверив все сведения о нем на достоверность!

– Я, Борис Савельевич, смею обратить ваше внимание также и на то, – веско добавил пристав, – Что репутацией душегуба наш уважаемый писатель обязан вовсе не полиции, а упомянутому борзописцу Ивлину. Я господина Купрю под арест не брал и никаких обвинений ему никогда не предъявлял.

– Давайте уедем отсюда! – воскликнула Татьяна Савельевна. – Я, право, не в силах долее выносить все это!

Борис Савельевич подхватил Ивана Никитича под руку и, даже не подумав, что тот тоже приходил в полицию с каким-то своим делом, увлек его на улицу. Но и там они столкнулись с двумя городовыми, шумно обсуждавшими что-то на крыльце и хохотавшими самым грубым образом.

– Я хочу немедленно домой! – потребовала Татьяна.

– Иван Никитич, скажите, не согласитесь ли вы проехать с нами? – Борис указал на коляску. – Если вы, конечно, располагаете временем и готовы оказать нам любезность и составить письмо для прессы. Само собой, за вознаграждение…

– Вознаграждение? О нет, это ни к чему, – покачал головой Иван Никитич. – Я готов вам помочь и так, как говорится, по-добрососедски.

«Тут, пожалуй, уже и на два материала для газеты наберется: и про художника, и про сбежавшую мать семейства», – подумал он, забираясь в экипаж Добытковых.

До усадьбы ехали под взволнованный рассказ Татьяны Савельевны, которая все никак не могла прийти в себя от бестактности полицейских. Купеческая дочь, кажется, слишком многого ожидала от Василия Никандровича. Он вряд ли стал бы грубить представителям богатого семейства. Просто излишняя любезность вряд ли была ему свойственна. Борис Савельевич всю дорогу молчал, хмурил брови. Устав слушать жалобы барышни, Иван Никитич пригляделся к молодому человеку. После тревожных мыслей, посетивших его вчерашней ночью, он вдруг преисполнился к нему недоверием. Почему это он так поспешил увести Ивана Никитича из полицейского участка? Уж не боится ли он, что писатель мог что-то заметить на месте преступления, чего ему видеть не следовало и о чем он сразу не рассказал?

На пороге молодых хозяев усадьбы и их гостя встречал управляющий, доложивший, что чай подан в столовой и что Марья Архиповна страдает мигренью и не спустится.

– Тетушка боится дурных вестей, – пояснила Ивану Никитичу Татьяна. – Вы ведь помните, она сделала из письма вывод, что маменька хочет свести счеты с жизнью. Мы с Боренькой уверены, что это полная ерунда! У maman никогда подобных мыслей не было.

– Искренне надеюсь, что Марья Архиповна заблуждается! Но вы полагаете все-таки, что с отъездом вашей матушки что-то может быть нечисто? – спросил Иван Никитич, обращаясь больше к Борису Савельевичу. – Я делаю такой вывод вовсе не потому, что обстоятельства кажутся мне подозрительными, а исключительно только оттого, что вы сочли необходимым обратиться в полицию.

– Такой скоропалительный отъезд – это совсем на maman не похоже, – озабоченно подтвердил Борис. – Уехать, ни с кем не попрощавшись! Да еще накануне сезона закупок сырья для нашей фабрики. Она бы ни за что так не поступила. Нет, я полагаю, что мы должны подать заявление в прессу. С ней мог произойти какой-то несчастный случай. Может, она в больнице, лежит в беспамятстве. Или в доме у каких-нибудь добрых людей, которые оказывают ей помощь.

– Нет, несчастного случая быть не могло, – возразила Татьяна. – Ты как будто забываешь о ее письме. Несчастный случай она ведь не могла бы предвидеть.

– Верно, верно… Это несуразное письмо! Так вы, Иван Никитич, с матушкой не были знакомы?

– Вот ее карточка, посмотрите, – Татьяна взяла с изящного столика рамку с фотографическим портретом и протянула его писателю. – Это поможет вам составить словесное описание для объявления в газеты. Это ведь так делается? Матушка довольно высока ростом для женщины. Тетушка всегда находила ее слишком худой, но мне так никогда не казалось. Это тетя свою полноту так оправдывает. Волосы у maman темно-русые, почти совсем еще без седины, а глаза карие.

Иван Никитич прилежно занес в свой блокнот описание пропавшей купчихи. С фотографической карточки на него смотрела женщина, которую пустой ценитель внешности оставил бы без внимания. Черты лица Катерины Власьевны были самые что ни на есть обыкновенные, она смотрела в камеру строгим прямым взглядом, без малейшего кокетства или желания показать свою привлекательность. Иван Никитич считал в чертах этого лица сильный характер и упрямство того доброго свойства, какое позволяет человеку воплощать свои замыслы в жизнь.

– Может, были какие особые приметы? – уточнил Иван Никитич.

Брат и сестра переглянулись.

– Разве что ее характер, – пожал плечами Борис. – Не вздорный, как бывает, знаете, у богатых дам. Нет, напротив. Хотя она никогда не боялась поступать всем наперекор.

– Строга была к вам? – уточнил Иван Никитич.

– Вовсе нет, – покачала головой Татьяна. – Матушка даже на прислугу голоса не повысит. Если человек хорошо работает и все ее пожелания аккуратно исполняет, то она будет с ним ласкова. Но если кто ленится, она заметит и сделает замечание. Один раз скажет, другой, а потом, если не по ее слову выходит, просто укажет за дверь. Она всегда повторяла, что времени у нее не так много, чтобы на ерунду его растрачивать.

– Немного времени? Так, может, она болела чем-нибудь и скрывала это? И в связи с этим решилась все отписать семье и уехать?

Брат и сестра снова обменялись растерянными взглядами.

– Она так говорила, сколько я себя помню, – пояснила Татьяна. – Да и доктор у нас в доме чуть не каждую неделю бывает, по тетушкиным нуждам. Если бы maman была больна, это, полагаю, стало бы нам известно. Тетушка Марья страсть как любит поговорить о всяких болезнях.

– Однако же, Осип Петрович сказал, что к чаю уже накрыто, – напомнил Борис.

Прошли в столовую, смотревшую большими окнами на озеро. Все комнаты, которые Иван Никитич видел здесь, в усадьбе, производили на него самое благоприятное впечатление. Они дышали светом, были просторны и вместе с тем уютны, обставлены со вкусом. На стене против окна Иван Никитич сразу приметил портрет Татьяна Савельевны.

– Это, надо полагать, картина работы господина Виртанена? – спросил он. Портрет Ивану Никитичу понравился. На нем Татьяна сидела у растворенного окна. В августовских солнечных лучах на холсте раскрылись сейчас все оттенки нежных цветов, какими художник изобразил молодую девушку. Спокойный, несколько скучающий взгляд больших глаз, обрамленных густыми ресницами, легкая