До последнего вздоха - Лариса Павловна Соболева

И только в городе он пришел в себя и посматривал с любопытством на экономку, шагавшую рядом с суровым лицом. Он не заметил никаких в ней перемен, кроме первого испуга, да и то быстро отошла, женщина сильная. Однако привыкнуть к непонятным воплям, ему казалось, невозможно.

— А почему ты думаешь, что это крикунья, а не крикун? — спросила Арина Павловна. — Вот я всякий раз слушаю, а не скажу, кто кричит.

— Не знаю, — честно признался он. — Слово само вылетело… крикунья. А ты, выходит, каждый день там бываешь?

— Каждый.

— И что, всякий раз это… а?

— Не всякую ночь, но часто. Страшно?

— Ну… скажу так: непонятно. Не видишь, только слышишь, не знаешь, что это может быть, какое оно, сильней меня аль так себе… беспокойство обуяло. А тебе-то разве не страшно?

— Было страшно. Но ко всему привыкает человек.

1939 год. Сумасшедший дом

— И все, — сказал Степан, поглядывая то на Катю, то на Германа. — Имел я намерение проводить Арину Павловну до дома, она отказалась, мол, обойдусь, никого, говорит, не боюсь. Ну, ежели она одна в замке зла ночью время проводила, пусть и за молитвой, то чего ж еще ей бояться? Ну, я и пошел себе в трактир. Веришь, уснул только под утро, из сил выбился. Все пытался понять, что это было, да так и не понял. А про экономку слухи ходили, будто она того малость.

Он покрутил растопыренными пальцами возле своего виска и прищелкнул языком, мол, тронулась маленько.

— Вы еще ходили к замку? — поинтересовался Герман.

— Да куда там, — махнул рукой Степан. — Нет ничего страшнее того, чего не можешь увидеть или понять. Иной раз подходил поближе, чтоб послушать, экономка правду сказала, не кажную ночь там бесовщина давала знать об себе. Но когда начинала представление, слышно было далече.

— Как долго эти звуки слышались? Ведь сейчас их нет.

— Говорят, с год, потом все стихло. И никогда не повторялось.

— Целый год? — удивился Герман. — Долго. А слова слышали?

— Кажись, слов не было, — пожал тот плечами, припоминая. — Не помню. Так то ж давно было.

Степан еще делился своими впечатлениями, в сущности, ничего нового больше не сказал, гости попрощались и ушли, пообещав навестить. Как только очутились за пределами ограды, Катя встала перед Германом и не без торжества спросила:

— Ну, как? Вы убедились?

— Убедился. А почему Степан… я подзабыл его отчество.

— Карпович, — подсказала Катя.

— Почему живет здесь? Он как будто не сумасшедший.

— Нет у него дома, каторга здоровье забрала. Заметили, как выглядит? Моя бабушка вам покажется моложе, а ей семьдесят пять. Дядя Степа работает дворником, ему дали комнату, здесь и подлечивают его. Наш директор Петр Ильич тоже давал ему подработать. А он деньги тратил на сладости и всем раздавал в этом доме печали. Пойдемте пешком? Тут недалеко.

— Десять километров недалеко? — засомневался Герман.

— Восемь с половиной. Не бойтесь, попадется попутка, проголосуем и поедем, как раз к ужину поспеем.

— Вы уверены, Катюша Васильевна, что попадется? Вечер наступает, что-то не вижу, чтобы машины тут ездили.

— Вы пессимист. В любом случае нужно до города добраться.

Тут она, безусловно, права. И пошли они вдоль дороги, время от времени оба оглядывались с надеждой на везение, то есть на транспортное средство, но по дороге ни в одну сторону не ехало ни одной машины. Да-а, идти долго, а что сокращает дорогу? Конечно, беседа, Герман и начал тему:

— Катенька Васильевна…

— Послушайте! — Она повернулась к нему, такая строгая, такая собранная. — Перестаньте меня так звать… Зовите Катерина Васильевна или просто Катя.

— Как прикажете, Катерина Васильевна, — со всей серьезностью сказал Герман и улыбнулся.

— Нет, лучше просто Катерина… или Катя. И я не приказываю, а прошу. Приказывают господа, а мы в Советском Союзе все равны.

— Не сердитесь, разве я виноват, что мне нравится ваше имя и отчество? Клянусь, Катенька… м… вот само просится — Васильевна!

— Хм! — не поверила она и зашагала по дороге, он быстро догнал ее. — Задавайте свой вопрос, Герман Леонтьевич.

— Что произошло с директором музея? Степан Карпович сказал, что у вас на руках умер… Это правда?

Не сразу она заговорила, шла и молчала, глядя себе под ноги, вероятно, тема болезненная для этой чуткой девушки. Герман шел рядом и уже не надеялся, что Катя расскажет, как было дело. Собственно, интерес проявил только из желания скрасить длинную прогулку, в его голове не укладывалось, что пожилого человека могли убить, а потому не очень-то и поверил в насильственную смерть. Ну, упал человек, ушибся сильно, сколько там старику надо. Но Катя заговорила:

— Я никому не рассказывала, даже следователю… то есть… следователю рассказала… не все.

— Следователю? — заострил внимание Герман. — Неужели директора действительно убили? За что же?

— Из-за чего! Так, я думаю, будет правильней.

— Как вам угодно, — не спорил Герман. — Так что, что случилось?

— С Петром Ильичом у нас была необъяснимая связь, словно мы родные дедушка и внучка. Он был таким стареньким, маленьким, но очень живым. И радостным. Он радовался всему, много смеялся и никогда не жаловался. Но был очень одиноким, все родственники погибли в Гражданскую, жил в доме один. Я покажу дом, там вам предстоит жить, не хотела говорить заранее…

— Почему?

— Чтобы вы не отказались, ведь там был убит его хозяин.

— Я не суеверный.

— Да? — оживилась Катя и продолжила с волнением: — Он небольшой, раньше это была дача Петра Ильича, ему оставили ее, так как он стал директором музея, который сам же и создал. Между прочим, товарищ Сталин лично дал добро на музеи в нашем городе, Петр Ильич писал ему о проблемах, намерениях… Вам понравится там. От него осталось много книг, его рукописи и вещи, все это вам пригодится.

— Что вы меня уговариваете, — потешался про себя Герман, — я не собираюсь никуда уезжать. Так что же случилось?

— Я часто к нему прибегала, любила слушать его и в тот вечер… — Катя оглянулась. — Ой, смотрите, телега! Нам повезло.

— М-да, конечно. Лошадь идет медленнее, чем мы идем.

— Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. — Она пошла навстречу деду с поднятой рукой. — Товарищ! Вы в город?.. А нас подвезете?

Обычно никто не отказывал путникам. Герман подсадил Катю, запрыгнул сам, и они поехали, свесив ноги и глядя, как дорога удаляется, превращаясь в маленькую точку…

Наши дни. Черный человек

Сверкнула молния, осветив заповедный чердак цветом электрик, вскоре громыхнул оглушающий раскат грома, настолько мощный, что уши заложило на какое-то время.