Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

IV тысячелетия до н. э. неизбежно носят умозрительный характер. Однако по мере бурного распространения письменности росло и число сообщений об эпидемиях: Карен Ри Немет-Реджат утверждает, что в текстах упоминаются туберкулез, тиф, бубонная чума и оспа[79]. Одна из самых древних и подробно описанных разрушительных эпидемий – та, что случилась в городе Мари на Евфрате в 1800 году до н. э. Список древних эпидемий весьма обширен, но их природа обычно неясна. Эпидемия, которая уничтожила армию Синаххериба, сына Саргона II и ассирийского царя, в 701 году до н. э. и фигурирует в длинном перечне разных типов чумы в Ветхом Завете, сегодня приписывается тифу или холере – традиционным бедствиям армии в ходе военных кампаний. Сокрушительная чума в Афинах в 430 году до н. э., прекрасно описанная Фукидидом, чума Антонина и чума Юстиниана в Риме сыграли решающую роль в том, что мы называем историей древних «империй».

Принимая во внимание значительную численность их населения и все возрастающие масштабы торговли на дальние расстояния, нет никаких сомнений в том, что эпидемии стали охватывать больше людей и больше территорий, чем прежде. Тем не менее в конце IV тысячелетия до н. э. Месопотамия стала исторически новой средой для эпидемий. К 3200 году до н. э. Урук был самым большим городом мира с населением в 25–50 тысяч жителей, которые вместе со своим домашним скотом и зерновыми завершили процесс концентрации раннего убейдского периода. Как самые демографически богатые территории южные аллювиальные равнины были особенно подвержены эпидемиям: аккадское название эпидемического заболевания «буквально означало „верную смерть“ и применялось в отношении эпидемий и животных, и людей»[80]. Как будет показано далее, именно концентрация и беспрецедентные масштабы торговли породили уникальную новую уязвимость – к болезням, связанным со скученностью.

Задолго до широкого распространения одомашненных зерновых сама по себе оседлость создала условия для скученности, ставшие идеальными «кормовыми площадками» для патогенов. Разрастание крупных деревень и небольших городов на аллювиальных равнинах Месопотамии обеспечило увеличение плотности населения в 10–20 раз по сравнению с той, что Homo sapiens достигал когда-либо прежде. Логика скученности и распространения болезней предельно проста. Представьте, например, загон с 10 курами, где одна из них заражена паразитом, который распространяется через помет. Через некоторое время – оно зависит от размеров огороженной территории, активности домашней птицы и легкости передачи паразита – заражается другая курица. Теперь вместо 10 кур представьте 500 кур в одном загоне – шансы того, что вторая курица быстро заразится, возрастают как минимум в 50 раз (и т. д. в геометрической прогрессии). Теперь две птицы распространяют паразита с пометом, увеличивая вероятность нового заражения в два раза. Не забывайте, что мы увеличили не только число кур, но и объемы их помета в 50 раз, поэтому очень скоро, и тем скорее, чем меньше огороженная территория, вероятность того, что другие птицы смогут избежать контакта с патогеном, сойдет на нет.

Пока мы обращались к логике скученности и распространения болезней у Homo sapiens, однако, как показывает пример, эта логика в равной степени применима к скоплениям любых склонных к заболеваниям организмов, будь то флора или фауна. Феномен скученности характерен для стай птиц, косяков рыб, стад овец, оленей и газелей, полей зерновых. Чем больше генетическое сходство и меньше вариативность, тем выше вероятность, что все представители вида будут поражены одним и тем же патогеном. До начала человеческих путешествий, видимо, перелетные птицы, которые гнездятся вместе, сочетая перемещения на большие расстояния со скученностью, определяли основной вектор пространственного распространения заболеваний. Взаимосвязь инфекций со скученностью была известна и учитывалась задолго до того, как были выяснены реальные механизмы распространения заболеваний. Охотники и собиратели знали достаточно, чтобы держаться подальше от крупных поселений, а рассеяние по территории издавна считалось способом избежать контакта с эпидемическими заболеваниями. В позднем Средневековье Оксфорд и Кембридж имели чумные дома в сельской местности, куда отправляли студентов при первых признаках заболевания. Скученность может быть смертельно опасной: траншеи, демобилизационные лагеря и десантные корабли в конце Первой мировой войны стали идеальными условиями для зарождения масштабной и смертоносной пандемии гриппа 1918 года. Социальные скопления людей – ярмарки, военные лагеря, школы, тюрьмы, трущобы, религиозные паломничества (например, хадж в Мекку) – исторически были источниками инфекционных заболеваний, откуда они впоследствии распространялись.

Сложно переоценить важность оседлости и обусловленной ею скученности: практически все инфекционные заболевания, вызываемые микроорганизмами, которые адаптировались под Homo sapiens, появились лишь в последние десять тысяч лет, а многие из них – в последние пять тысяч лет. В строгом смысле слова все инфекционные заболевания – это «цивилизационный эффект». Эти исторически новые болезни – холера, оспа, свинка, корь, грипп, ветряная оспа и, вероятно, малярия – стали результатом городской жизни и, как будет показано далее, сельского хозяйства. До самого последнего времени в совокупности они были главной причиной человеческой смертности. Это не значит, что дооседлые сообщества не страдали от паразитов и болезней – просто они не были связаны со скученностью, а, скорее, характеризовались длительным латентным периодом и/или нечеловеческим источником: брюшной тиф, амебная дизентерия, герпес, трахома, проказа, шистосомоз и филяриатоз[81].

Связанные со скученностью заболевания также называются «зависимыми от плотности популяции» или, в терминологии современного здравоохранения, «острыми инфекционными». Для многих вирусных заболеваний, которые сегодня зависят от человека как носителя, если знать механизм заражения, длительность инфекционного периода и устойчивость приобретенного иммунитета, можно определить минимальную численность популяции, необходимую инфекции, чтобы не исчезнуть по причине отсутствия новых носителей. Эпидемиологи любят приводить пример кори на изолированных Фарерских островах в XVIII–XIX веках: принесенная моряками эпидемия опустошила острова в 1781 году, но благодаря пожизненному иммунитету выживших острова не знали кори в течение 65 лет – до 1846 года, когда корь вернулась и заразились все, кроме пожилых людей, переживших первую волну эпидемии. На протяжении следующих трех десятилетий корью заболевали только островитяне младше 30 лет. Эпидемиологи рассчитали, что кори ежегодно необходимо минимум три тысячи восприимчивых к заражению носителей для поддержания постоянного уровня заболеваемости, и только население в 300 тысяч человек может обеспечить это число новых носителей. Поскольку численность населения Фарерских островов была намного меньше, для каждой эпидемии им приходилось «импортировать» корь заново. Это значит, что ни одно инфекционное заболевание не могло возникнуть до появления крупных поселений неолита, и это объясняет крепкое здоровье жителей Нового Света, а затем их подверженность патогенам Старого Света. Несколько волн миграции через Берингов пролив примерно в XIII тысячелетии до н. э. прошли до появления инфекционных заболеваний, и, в любом случае, миграционные группы были слишком малы, чтобы обеспечить инфицирование заболеваниями, которые требовали