Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

современного Ближнего Востока привычно терять несколько зерновых подряд из-за болезней, насекомых или птиц. В проведенном на севере Европе эксперименте урожай ячменя удобрялся, но не защищался гербицидами и пестицидами, – в результате половина урожая была потеряна: 20 % – вследствие заболеваний, 12 % – съедено животными, 18 % – погублено сорняками[88]. Связанные со скученностью и монокультурным земледелием болезни постоянно угрожают одомашненным зерновым, поэтому, чтобы они дали урожай, мы, стражи, должны их постоянно защищать. Именно по этой причине древнее земледелие было чудовищно трудоемким. Были придуманы технологии, чтобы сократить затраты труда и улучшить урожайность зерновых: поля были разбросаны на большие расстояния, чтобы не соприкасаться; использовались парование и севооборот; семена закупались в отдаленных регионах, чтобы уменьшить генетическую однородность; созревающий урожай тщательно охранялся земледельцами, их семьями и огородными пугалами. Но, учитывая подверженность агроэкологии одомашненных зерновых заболеваниям, не было никаких гарантий, что урожай переживет все атаки хищников и накормит своего главного стража и хищника – земледельца.

В одном и главном отношении древний нарратив о прогрессе цивилизации оказался, несомненно, верен: одомашнивание растений и животных сделало возможным тот уровень оседлости, что заложил фундамент первых цивилизаций и государств с их культурными достижениями. Однако генетическая основа этого фундамента была чрезвычайно тонка и хрупка: горсть злаков, несколько видов домашних животных и предельно упрощенный ландшафт, который приходилось постоянно удерживать от возврата в лоно дикой природы. И при этом домашняя усадьба никогда не была близка к самодостаточности. Ей постоянно были нужны дотации исключенной из хозяйственного оборота природы: древесина на топливо и для строительства, рыба, моллюски, выпасы скота в лесу, мелкая дичь, дикорастущие овощи, фрукты и орехи. В случае голода земледельцы прибегали ко всем внедомохозяйственным ресурсам, которые обеспечивали пропитание охотников-собирателей.

В то же время домашняя усадьба стала настоящим праздником и местом паломничества для незваных комменсалов и вредителей – больших и малых, вплоть до микроскопических вирусов. Скученность и простота домашней усадьбы сделали ее поразительно подверженной опасности разрушения. Земледелие позднего неолита было первым из множества шагов в развитии особых технологий максимизации производства на основе небольшого числа предпочитаемых человеком видов растений и животных. Заболевание зерновых, домашней скотины или человека, засуха, проливные дожди, нашествие саранчи, крыс или птиц – что угодно могло уничтожить всю конструкцию в мгновение ока. Будучи основано на очень небольшой пищевой сети, неолитическое сельское хозяйство было более производительным благодаря концентрации, но одновременно более хрупким, чем охота, собирательство и даже подсечно-огневое земледелие, которое сочетало мобильность с опорой на разные пищевые сети. То, что, несмотря на хрупкость, домохозяйственный модуль, основанный на оседлом земледелии, превратился в господствующий агроэкологический и демографический бульдозер, преобразовавший почти весь мир по своему образцу, – просто чудо.

Несколько слов о рождаемости и населении

Окончательное доминирование неолитического зернового комплекса вряд ли было предрешено эпидемиологией домашней усадьбы. Вероятно, внимательный читатель не только будет озадачен становлением аграрной цивилизации, но и задастся вопросом, как, учитывая все те патогены, с которыми столкнулись земледельцы неолита, эта новая аграрная форма вообще смогла выжить, не говоря уже о процветании.

Я полагаю, что краткий ответ на этот вопрос – сама оседлость. Несмотря на общее ухудшение здоровья и высокую младенческую и материнскую смертность по сравнению с охотниками и собирателями, оседлые земледельцы демонстрировали беспрецедентно высокие темпы воспроизводства – более чем достаточные, чтобы компенсировать столь же беспрецедентно высокий уровень смертности. Влияние перехода к оседлости на рождаемость убедительно показано в работах Ричарда Ли, который сопоставил только перешедших к оседлости и кочевых бушменов из племени кунг, а также в других, еще более всесторонних сопоставлениях рождаемости у земледельцев и собирателей[89].

Неоседлые сообщества обычно сознательно ограничивают свое воспроизводство. Логистика кочевого лагеря делает крайне обременительным и даже невозможным наличие двух маленьких детей, которых нужно нести на руках. В результате интервал между рождениями детей у охотников-собирателей составляет порядка четырех лет, что достигается отсроченным отлучением от груди, приемом абортивных средств, безнадзорностью или детоубийством. Кроме того, сочетание физических нагрузок с постной и богатой белками диетой означало более позднее половое созревание, менее регулярные месячные и более раннюю менопаузу. Напротив, для оседлых земледельцев короткий интервал между деторождениями не столь обременителен, как для мобильных собирателей, и, как будет показано далее, ценность детей как рабочей силы в сельском хозяйстве выше. Благодаря оседлости раньше случается менархе; зерновая диета позволяет раньше отлучать детей от мягкой пищи; высокоуглеводная диета способствует овуляции, и репродуктивная жизнь женщины удлиняется.

Учитывая бремя болезней аграрного общества и его хрупкость, демографическое «преимущество» земледельцев перед охотниками-собирателями было незначительным. Однако следует помнить, что за пять тысяч лет («чудо» сложных расчетов) совокупные различия стали огромны. Например, если рассчитать периоды удвоения населения при разных уровнях рождаемости, то ежегодные темпы прироста в 0,014 % удвоят население за пять тысяч лет, а все еще крохотные темпы прироста в 0,028 % – за половину этого времени (2500 лет), и, конечно, численность вновь удвоится за оставшийся период, т. е. в итоге увеличится в четыре раза. С учетом наличия достаточного времени, небольшое воспроизводственное преимущество земледельцев превратилось в итоге в ошеломляющее[90].

Демографический рост (если наш примерный расчет реалистичен) мирового населения – с 4 до 5 миллионов за пять тысяч лет – кажется ничтожным. Поскольку в эпоху неолита соотношение земледельцев и охотников-собирателей в 5000 году до н. э. серьезно изменилось в пользу первых по сравнению с 10000 годом до н. э., то вполне вероятно, что даже в этот период демографического спада зерновые земледельцы мира по численности обгоняли охотников-собирателей. Возможны и два других сценария: многие охотники-собиратели начали заниматься земледелием по собственному желанию или по принуждению; аграрные патогены, которые стали эндемическими и менее опасными для земледельцев, оказались смертельными для иммунологически неискушенных охотников-собирателей при контакте двух групп, также как европейские патогены уничтожили подавляющее большинство населения Нового Света[91]. Нет однозначных доказательств, которые бы подтвердили или опровергли эти возможные сценарии. Так ли иначе неолитические земледельческие сообщества Леванта, Египта и Китая расширялись и расселялись по аллювиальным низменностям, очевидно, за счет неоседлых народов. Сколь бы неясным ни было предзнаменование, оно сбывалось.

Глава 4. Агроэкология первых государств

Кто бы ни имел серебро, драгоценности, быка или овцу, сядет у ворот того, кто имеет зерно, и проведет там все свое время.

Шумерский текст «Спор овцы и зерна»

В конечном счете люди кланяются тому человеку или группе, кто может и осмеливается завладеть кладом, запасом хлеба или богатством, чтобы вновь раздать их людям.

Д. Г. Лоуренс[92]