Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров

ему можно было показать портрет или миниатюру любого сколько-нибудь известного деятеля этой эпохи, и он безошибочно определял, кто это, и тут же сообщал его точнейшую биографию.

В петербургском обществе этих времен он чувствовал себя как в своей семье. Дошло до того, что известный историк великий князь Николай Михайлович неоднократно вызывал его, 23-летнего поручика, на консультации и очень считался с его мнением. Избери Эссен другую дорогу в жизни, из него, конечно, вышел бы историк-исследователь крупного всероссийского имени.

Хотя это и не имеет прямого отношения к моей теме, описанию нашего собрания, не могу удержаться, чтобы не написать о Н.К. Эссене еще несколько строчек. На войну он вышел в чине штабс-капитана, командиром 3-й роты, затем принял Е. В. роту и к концу войны был произведен в полковники, получив в командование 1-й батальон. Умиляя всех, и солдат, и офицеров, своим олимпийским спокойствием, хладнокровием и невозмутимостью, он дрался абсолютно во всех боях, в которых принимал участие наш полк, почти не ездил в отпуск и упорно не желал уходить из строя. Он был один из тех четырех или пяти офицеров, которым посчастливилось ни разу за всю войну не быть раненым… Не пострадал он и в революцию. А несколько лет спустя, спокойно живя в Ревеле, он попал в трамвайную катастрофу, и ему отрезало ногу.

Какая судьба постигла наш полковой музей, мне точно неизвестно. Есть, однако, полная надежда, что он не погиб и что все его ценности переданы в государственные музеи.

Из зеленой гостиной, в противоположную сторону от музея, двери вели в маленькую проходную комнату, где на стенах висели фотографии из полковой жизни, и дальше в столовую. Эта столовая, самая большая комната в собрании, была настолько велика, что могла вместить и вмещала до 130–150 обедавших. На противоположной от входа стене, прямо посередине, висел большой поясной портрет державного основателя полка императора Петра Великого, в темной дубовой четырехугольной раме. На нем император был изображен в зеленом кафтане, с синим семеновским воротником. По бокам его висели небольшие, в овальных золотых рамах портреты императора Николая II в нашем мундире и императрицы Александры Федоровны.

С левой стороны от входа в простенках между окнами, в золотых рамах, висели масляные портреты великого князя Николая Николаевича-старшего, при жизни числившегося в полку, и двух бывших командиров: князя Святополк-Мирского и графа П.А. Шувалова.

На стене справа от входа, в глубине, лицом к окнам, висела очень большая картина, изображавшая бой под Лесной. История этой картины такова. Приблизительно за год до 200-летнего юбилея этого боя (28 сентября 1708 г.), в котором главным образом Семеновским полком был разбит шведский отряд Левенгаупта, боя, который Петр назвал «матерью Полтавской победы», старые семеновцы, по инициативе П.П. Дирина, решили подарить полку картину с изображением этого сражения. Картина была заказана известному тогда художнику-баталисту Мазуровскому за 3000 рублей.

Для исторической верности все формы, как русские, так и шведские, были списаны с образцов, хранившихся в музеях. А чтобы не выдумывать лица, все фигуры на переднем плане были списаны с офицеров и солдат полка, которые пачками ездили в мастерскую художника, облачались там в старую форму и позировали в группах и поодиночке. Так на картине оказались изображенными поручики Леонтьев, Шарнгорст, Эссен, Бржозовский и полковой штаб-горнист Хижий. Пишущий эти строки опоздал к первым сеансам, и все стоячие фигуры, когда он явился, были уже написаны. Поэтому его положили на пол и изобразили в качестве убитого шведа под копытами серого коня.

Под картиной была прибита бронзовая дощечка с именами всех старых семеновцев, принимавших участие в подарке.

Большой обеденный стол стоял покоем, так что середина узкой части буквы «П» приходилась под портретом Петра, а два длинных конца шли один параллельно окнам, а другой вдоль стены, где висела картина «Бой под Лесной». В другом конце столовой, ближе к проходной комнате, посередине, стоял узкий и очень высокий «закусочный» стол. Высоким он был сделан нарочно, чтобы никому не пришло в голову поставить около него стул. Пить водку и закусывать полагалось стоя. Вправо от «закусочного» стола был вход в буфет, а около него стояла конторка буфетчика.

В простенке (из проходной комнаты) налево от входа, между дверью и окнами, был вделан большой резной дубовый шкаф, где за стеклом хранились серебряные и хрустальные жбаны, братины, блюда и кубки, в свое время подаренные полку. Были подарки великих князей, бывших командиров, других полков и даже одна огромная позолоченная овальная чаша, подаренная Бухарским эмиром. В мое время установился обычай, что каждый офицер, уходящий из полка с жетоном, то есть остававшийся членом собрания и после ухода, дарил на память о себе в собрание какую-нибудь хрустальную или серебряную вещь. Таким образом, дубовый шкаф быстро наполнялся.

Кроме этого серебра, в собрании имелось богатейшее, чуть ли не на полтораста человек, столовое серебро, ножи, вилки, ложки и стаканы. Большая часть этого серебра была именная. Образовалось оно таким образом. Еще за много лет до моего выхода общим собранием было постановлено с каждого выходящего в полк офицера удерживать по 60 рублей и на эти деньги приобретать столовые и десертные нож, вилку и ложку и, кроме того, стакан в виде кубка, всего семь предметов. На всех этих предметах гравировалось имя офицера и год его выхода в полк. Если офицер уходил из полка не по-хорошему, то есть не оставаясь членом собрания, фамилия его с серебра стиралась. Когда на больших обедах вынималось это именное серебро, то разложить его так, чтобы каждый получил свое, было, конечно, немыслимо. Раскладывали как попало. И вот любимой игрой офицеров было рассылать ложки, ножи и вилки по адресу. В последние годы этого именного серебра накопилось столько, что полного комплекта из семи вещей уже не заказывали, а делали или столовый прибор, или десертный, или стакан. На остальные деньги держался в порядке инвентарь собрания: столовый хрусталь, который был очень хорош и который «собранские» безжалостно кокали, и столовое белье, скатерти и салфетки, которые были также отличного качества, с вытканным полковым вензелем, но которые безжалостно прожигались папиросами и изнашивались от частой стирки.

Также немалую часть крупных расходов составляло поддерживание в порядке «собранской» посуды. Вся она заказывалась на фарфоровом заводе Кузнецова, и на всех предметах, начиная от кофейных чашек и до самых больших тарелок, была синяя каемка полкового цвета и синий полковой вензель, два перекрещенных латинских «Р», то есть Petrus Primus[11].

Миски, супники, блюда и подносы были или серебряные, или посеребренные. На всем