Конец света. Первые итоги - Фредерик Бегбедер

Нед Рорем родился 23 октября 1923 года и был американским композитором. Во Франции жил с 1949 по 1955 год. При упоминании его имени мне на память неизменно приходит танцующая твист Зузу[56]: о ее существовании тоже почти никто не знал, пока не выяснилось, что она была знакома со всеми выдающимися деятелями культуры своего времени. «Парижский дневник» вышел в США в 1966 году, но был переведен на французский язык только в 2003-м. К настоящему времени Рорем напечатал 16 книг, главным образом дневников (самый шикарный из них вроде бы «Нантакетский дневник», «The Nantucket Diary», 1987). Представьте себе самый снобский разговор тысячелетия: «Что ты сейчас читаешь? — Да так, ничего особенного, „Нантакетский дневник“ Неда Рорема. — Да? Ну тогда я НЕМЕДЛЕННО иду вешаться, потому что мне НИКОГДА в жизни не сказать ничего гаже!» Кроме того, он выпустил несколько сборников статей и опубликовал свою переписку с писателем и композитором Полом Боулзом. В отличие от большинства тех, о ком он рассказывает, Нед Рорем по-прежнему жив. Должно быть, ему странно видеть, что его «Парижский дневник» вышел в Париже после стольких лет, ведь все его друзья давно умерли. А может, не умерли?

Я устал и замерз. Я слушал гипнотическую музыку «Sigur Rós» — исландской группы, свергшей с модного пьедестала Бьорк. Может, книжку почитать? А зачем? Зачем, если скоро вообще ничего не будет? К чему напрягать свои нейроны, если Лара Стоун вышла замуж и к тому же объявила, что завязывает с выпивкой? Не осталось никаких ценностей. Все летит к чертям, включая нас самих. Никто никогда не получит заслуженной награды. Короче говоря, я пребывал в далеко не лучшем расположении духа, когда открыл «Конфетку».

Прошу прощения за банальную шутку, но Миан Миан вернула мне аппетит. В полупрозрачном и хрупком стиле, заставляющем вспомнить бабочку, в 1965 году молившую в Монтрё Владимира Набокова о милости, она начинает свой роман такими словами: «Эта книга состоит из не выплаканных мною слез и страхов, что скрываются за моей улыбкой. Эта книга существует, потому что однажды утром я сказала себе, что должна проглотить все свои кошмары и отбросы и переварить их внутри себя в сахар, потому что иначе вы меня не полюбите». Нежность Сэлинджера плюс эмоциональность Гао Синцзяня плюс внешние данные Гун Ли плюс современность Виржини Депант — Господи, да разве такое возможно? Если существуют подобные сплавы, значит, не все потеряно в этом ужасном мире и у нас еще есть надежда.

Миан Миан — 40-летняя китаянка. Ее первый роман «Тань», переведенный в издательстве «L’Olivier» под названием «Конфетка», на родине автора обернулся шумным скандалом. В начале повествования героине не больше 18 лет. Затем она быстро старится: лучшая подруга вскрывает себе вены, героиня обжирается шоколадом, поступает певичкой в бар сомнительной репутации, закалывает кинжалом мужчину, садится в тюрьму, выходит из тюрьмы, теряет девственность (заодно обнаруживая собственную фригидность) с рок-гитаристом по имени Сейнин, слушает «Riders on the Storm» группы «Doors» и курит траву; Сейнин ей изменяет, она тоже вскрывает себе вены (прямо мания какая-то!), разбивает ему о голову бутылку шампанского и вместе с ним подсаживается на тяжелые наркотики. Каждый вечер парочка прогуливается по китайским улицам, констатируя, что ночи здесь не то чтобы нежны, а скорее строго тарифицированы.

Читая этот роман о любви, испытываешь ни с чем не сравнимые ощущения. Контраст между безмятежной поэтичностью языка Миан Миан и жутью описываемых ею историй ошеломляет. В конце книги она оговаривается, что ее произведение — вовсе не автобиография, но в это как-то слабо верится, настолько реалистична картина нравов отмороженной китайской молодежи. Возникает вопрос: что тому виной — наступление капитализма или пережитки коммунизма? А может, в 30 лет жизнь вообще невыносима, вне зависимости от того, в какой стране живешь? И для того, чтобы в этом убедиться, совсем не обязательно кидаться под танки на площади Тяньаньмэнь. Говорят, на Западе нет ничего нового. Зато на Востоке нового полным-полно. «Я — канал, питаемый дождевой водой, меня зовут Миан Миан. …В настоящее время мое творчество — нечто вроде крушения». «Мы не знали, на самом ли деле нашу ежедневную дозу составлял героин, но жизнь вокруг действительно обернулась вампиром». «Иногда нам надо верить в чудеса, и голос писателя похож на звон стекла разбитой в темноте бутылки» (последний абзац). Когда Китай пробудится, литература содрогнется.

//- Биография Миан Миан — //

Звучание этого имени — Миан Миан — наводит на мысли о еде. На самом деле по-китайски оно означает «хлопок». Хлопком, вообще-то говоря, не наешься. То же самое относится к Миан Миан: за ее внешним легкомыслием скрывается вполне реальная безнадега. Как бы там ни было, Миан Миан — это псевдоним. По-настоящему китайскую Лолиту Пий зовут Шень Ван. Она родилась в 1970 году в Шанхае и в молодости чего только не перепробовала: работала диск-жокеем в «Коттон-клаб» (опять хлопок!), организовывала рейвы и рок-концерты (и стала первой в Китае женщиной, нарушившей существовавшее табу), в 1997 году выпустила в Гонконге сборник рассказов под названием «Лалала» (немедленно запрещенный у нее на родине). Первый роман «Конфетка» разошелся в Китае тиражом 40 тысяч экземпляров, пока в апреле 2000-го не был изъят из продажи по требованию цензуры. Читая эту книгу, открываешь для себя, что, оказывается, существует другой Китай, Китай трэша и андеграунда, населенный такой же отчаявшейся молодежью, что и наша собственная. Ни одна из ее книг под весьма провокационными названиями («Мы — паника», «We are panic»; «Кислотные любовники», «Acid lovers»; «Панда-секс», «Panda sex») не была напечатана на родине автора. В этом заключается огромная разница между Китаем и Францией — у нас книготорговля поддерживает изгоев.

Логично, что комиссару Сан-Антонио достался номер 69. Трудность заключалась только в том, чтобы выбрать из 180 книг серии самую любимую. В конце концов мы отдали предпочтение роману «Вперед, мужичка!»: во-первых, по причине ностальгии (эта книжка была одной из первых, прочитанных нами в юности), а во-вторых, потому что она вышла в эротическом 1969 году, что сообщает нашему рейтингу определенную последовательность. «Вперед, мужичка!» содержит все ингредиенты, составившие славу Сан-Антонио: полицейскую интригу с горами трупов, постельные сцены и драки, выдающуюся языковую изобретательность («Я сделал карьеру, владея лексиконом в 300 слов. Остальные придумал сам», — впоследствии заявлял писатель) и авторские разглагольствования обо всем и ни о чем. Первые романы Сан-Антонио, опубликованные в 1950-х годах, пародировали написанные на арго опусы «черной серии» Питера Чейни; они уже были уморительно смешными, но настоящий вынос мозга начался позже. С конца 1960-х Фредерик Дар начинает понемногу распоясываться — ободренный стойким коммерческим успехом, позволяет себе всякое, отпускает удила, но при этом его тексты становятся все лучше… с литературной точки зрения! Его словесный креатив достиг пика в 1970–1980-х годах, хотя корнями он уходит как раз в роман «Вперед, мужичка!», действие которого разворачивается в России, в чудесном городе Брадевостоке, и в котором фигурирует, например, женский персонаж по имени Александра Слабанапередковская. Потрясающее чувство — непосредственно присутствовать при рождении настоящего юмориста. Сан-Антонио — это помесь Рабле, Селина и Кено, но в то же время он не подражает ни одному из них. Сан-Антонио не только обрел собственный голос, он создал новый романный жанр — детектив-пародию с дебильным юмором, персонажами-придурками, невообразимыми ситуациями и гениальной в своем убожестве игрой слов. Короче говоря, Сан-А пишет как… Сан-А. Его непристойная игривость и чувство свободы сняли с французского романа 1950-х сковывавшие его путы успешнее, чем Роб-Грийе и Бекетт вместе взятые. Сан-Антонио революционизировал литературу, это очевидно, но стоит начать анализировать его прозу, как сам превращаешься в посмешище, подобно Анри Бергсону, попытавшемуся объяснить, почему смешны анекдоты. Сан-Антонио делает нечто обратное тому, что предпринял Бергсон в «Смехе»: на механику накладывает живую ткань. Он выворачивает наизнанку нуар, затмевая его блеском своего остроумия.