Дагестанская сага. Книга II - Жанна Абуева

Девочка не обратила внимания на то, как болезненно передёрнулось лицо Айши, когда внучка заявила, что Кумух ей не понравился и она больше туда ни за что не поедет.

– Ты ещё слишком юная и ничего не понимаешь, – сказала Марьяше бабушка. – Кумух – наша колыбель, наш исток, и любить его надо не за его внешний вид, который для кого-то, может быть, и скучный, и неинтересный, а за то, что он начало всего, что только есть у нашего народа! Это родина наша и наших предков…

– Нет, моя родина – это Махачкала! – возразила Марьяша, однако Айша перебила её, неожиданно резко сказав:

– Да, это верно, родилась ты в Махачкале, но родина твоя – Кумух, потому что с него мы все начались!

Марьяша, не особенно вникая в слова Айши, не стала ей возражать, а перескочила на другую тему и снова не заметила, как омрачилось бабушкино настроение.

Ребёнок был прехорошеньким, с огромными, в пол-лица, глазами цвета утреннего моря, пухлым ротиком и нежно-розовыми щёчками, на которых кокетливо играли «фирменные» ямочки. Разия-ханум его обожала, как никого и никогда прежде, потому как этот ребёнок принадлежал только ей и к тому же был её крови. Кормя девочку с ложечки, расчёсывая ей кудрявые волосики или просто играя с ней, женщина испытывала трепетную радость, каковой не испытывала и сотой доли, проделывая некогда то же самое с Фаридой – дочерью чужой и незнакомой ей женщины, её, пусть даже мёртвой, соперницы, чьё незримое присутствие как в доме, так и в мужниной душе она ощущала неизменно.

Фарида, наблюдая столь явное обожание мачехи, когда та, крепко прижав к себе малютку, покрывала бурными поцелуями её лицо, ножки и ручки, испытывала вполне понятное чувство обиды, ибо по отношению к ней Разия-ханум никогда и ничего подобного не демонстрировала.

По мере того, как Зарема росла, мать всё активнее приучала её к грядущей жизни в огромном мире, подкрепляя воспитание посильными хозяйственными поручениями и ценными житейскими советами.

Саидбек, не сразу принявший сердцем чужого ребёнка, мало-помалу проникся к Зареме симпатией, переросшей затем в любовь, и Разия-ханум, умело расставив акценты и воздавая мужу все должные почести, приличествующие ему как главе семьи и единственному добытчику, приучала свою дочку к проявлению аналогичных знаков внимания по отношению к приёмному отцу. И когда девчушка со всех ног бежала ему навстречу с радостными возгласами: «Папочка пришёл!» или взбиралась к нему на колени и, обхватив пухлыми ручонками, утыкалась носиком в шею, сердце Саидбека, конечно же, не могло не отозваться на это, и, сам того не заметив, он искренне привязался к ребёнку.

Так они жили втроём в просторном доме Саидбека, куда Фарида стала приходить с детьми всё реже, пока отец не сказал ей однажды:

– Послушай меня, дочка! Не думай, что я ничего не замечаю! Я просто хочу, чтобы ты знала и всегда помнила, что в моём сердце ты самая главная и что я тебя очень сильно люблю! Никто и никогда не заменит мне тебя, мою единственную девочку… Да, я удочерил Зарему и сделал это ради своей жены, потому что видел, как она тоскует, мечется и страдает, но ты для меня, повторяю, самая главная и таковой останешься. Ты меня поняла?

– Поняла, папа! – прошептала Фарида, опустив полные слёз глаза. – И я тебя очень сильно люблю!

– Знаю, дочка, знаю! – Саидбек глубоко вздохнул и добавил: – Я ведь и на Разие женился ради тебя, чтобы ты не ощущала отсутствия матери. А она ведь всегда хорошо к тебе относилась, так?

– Да, папа! – снова тихо произнесла Фарида.

Прощаясь, Саидбек обнял дочь и незаметно вложил в её ладонь солидную сторублёвую купюру. Фарида сделала протестующий жест, но отец, мотнув головой, ласково похлопал её по руке.

Придя домой, молодая женщина прошла в спальню и, встав перед большим тёмно-вишнёвым комодом, открыла один из его ящиков, бережно достав из глубины свёрток, внутри которого оказалась старинная, расшитая золотом матерчатая сумка, называемая в народе хурджином, где лежало множество разноцветных мотков с шёлковыми нитками. Такие нитки казикумухские женщины клали обычно в приданое, которое они начинали собирать для своих дочерей едва ли не с самого их рождения, присовокупляя к ним написанные на бумажках материнские наставления с пожеланиями счастливой и хорошей жизни, яркой и прочной, как эти шёлковые нити.

Эту сумку в самый канун свадьбы Имрана и Фариды вручила девушке старшая сестра Саидбека Аминат со словами:

– Возьми, дочка, он твой! Я много лет хранила этот хурджин, который когда-то начала собирать для тебя твоя покойная мать Фатима. Начала, да не успела, бедняжка! Здесь, среди ниток, лежит и пожелание тебе от твоей мамы! Храни его всегда!

Потрясённая Фарида, приняв из тёткиных рук этот бесценный подарок, прижала сумку к груди и разрыдалась. Позднее, оставшись одна, она достала из сумки сложённый вчетверо листок с аккуратно написанным по-арабски текстом, разобрать который, несмотря на чёткую, выведенную чёрной тушью каллиграфию, она, конечно, не могла.

По прошествии ряда лет она через Айшу попросила буйнакского имама перевести текст, и тот, пробежав его глазами, ответил, что в нём заключена одна из сур Корана.

Сейчас Фарида нежно прижала к губам пожелтевший от времени листок, который когда-то держала в руках её мать, и бережно положила его в хурджин. Переместившись обратно в свёрток, он вновь занял своё место на дне ящика комода.

Ноябрь уже вовсю позолотил листья на деревьях, в скверах, парках и на бульварах Махачкалы, и, хотя, солнце ещё ярко светило, в воздухе стоял терпкий аромат осени, усиливавшийся запахом осеннего моря и сжигаемых опавших листьев.

Чисто подметённые городские улицы, пестревшие яркими флагами и транспарантами, были полны нарядных людей, вышедших в этот день, одни – участвовать в демонстрации по случаю 7 ноября, другие – поглазеть на них, а третьи – чтобы просто ощутить атмосферу праздника. Люди, даже те, что не особенно жаловали советские праздники, шли группами, а некоторые – целыми семьями, невольно заряжаясь праздничным настроением и музыкой, громко звучавшей со всех сторон из подвешенных к столбам и деревьям динамиков.

Городская площадь также ярко горела кумачом знамён и транспарантов с надписями: «Слава Октябрю!», «Слава КПСС!», «Да здравствует советский народ!», «Партия – наш рулевой!». Люди, собравшиеся для участия в демонстрации, строились в колонны. Каждая из них представляла ту или иную организацию и должна была торжественно прошествовать по площади, после чего официальная часть для неё завершалась, а массовые гулянья продолжались до самого вечера.

В ожидании своей очереди колонны сосредоточивались по всем прилегающим к площади улицам. Люди стояли группками в обозначенных местах либо прохаживались между рядами демонстрантов, радостно перекликаясь, здороваясь и фотографируясь со своими приятелями, родственниками или знакомыми.

Школе имени Ленина предстояло первой из городских школ пройти через площадь сразу же после завода «Дагэлектромаш», и школьники вместе с учителями и директором, одетые в ученические наряды «белый верх-чёрный низ», на фоне которых под стать знамёнам ярко алели пионерские галстуки, спешно выстраивались в ровные ряды демонстрантов.