Шарм - Трейси Вульф

надо быть чудовищем, чтобы сотворить такое?

– Это и сейчас трусы «Версаче», – бодро отвечает она.

И, честное слово, будь я вампиром иного рода, я бы уже разодрал ей горло. Однако вместо этого я просто складываю трусы и бросаю их в стопку на кровати.

Ничего, мы еще посмотрим, кто кого.

Глава 28

Мокро быть мной

– Грейс –

У Хадсона забавное выражение на лице. Жаль, что у меня нет при себе телефона, потому что я бы с удовольствием сделала фотку и сохранила ее для потомков. Похоже, его привязанность к этим трусам сильнее, чем я думала.

Может, подразнить его еще? Видит бог, сам он обожает дразнить меня, когда преимущество на его стороне… Тут он поворачивается, и до меня доходит, что я попала.

И еще как. И мне некуда бежать.

Его яркие синие глаза хитро блестят, губы изогнуты в ухмылке, которая всегда означает, что он что-то задумал. Больше того, кончики его клыков угрожающе блестят.

Полгода назад я бы подумала, что мне конец, теперь же я не совсем уверена в этом.

Он делает шаг в мою сторону, и на секунду я бросаю взгляд на дверь. Впервые с тех пор, как мы попали сюда, я всерьез подумываю о том, чтобы испытать удачу с драконом. Он, конечно, прикончит меня, но скорее всего, это произойдет быстро.

А вот если я останусь с Хадсоном, мне грозит нечто похуже, если судить по его лицу.

– Даже не думай, – рычит он, и он прав. Я знаю, что он прав. Но это значит, что есть только одно место, где я могла бы спрятаться.

– Погоди, – говорю я, вытянув руку, чтобы остановить его. – Мы можем об этом поговорить.

– О, именно это я и намерен сделать, – отвечает он, делая еще один шаг ко мне – демонстративный и неспешный.

– Это была шутка. Я просто пыталась… – Черт побери. Я сломя голову бросаюсь к двери ванной.

Еще семь шагов, еще четыре шага, еще два…

Хадсон врезается в меня сзади, и от этого толчка я буквально влетаю в дверь. Я начинаю падать – по той же причине, – но в последнюю секунду он подхватывает меня и поднимает на руки.

Когда он делает шаг в сторону душа, я не знаю, смеяться мне или кричать. Когда он протягивает руку в душевую кабинку и включает воду, я делаю и то и другое, обхватив его шею и держась за нее изо всех сил.

– О черт, нет, – говорит он, и от звучащего в его голосе возмущения британский акцент становится еще больше заметным и больше чопорным, чем обычно. – Кричи сколько влезет, но после того, как ты испортила все мои боксеры, тебе этого не избежать. Ты окажешься в воде.

– Они не испорчены! – пытаюсь сказать ему я между взрывами хохота. – Я разрисовала их карандашом для глаз. Ты можешь их отстирать.

– Нет, это ты можешь их отстирать. После того как промокнешь до нитки. – Он опять пытается отлепить меня от себя и толкнуть под ледяную воду. И опять я прижимаюсь к нему, обхватив его руками и ногами и держась изо всех сил.

– Не делай этого, Хадсон, – визжу я, продолжая смеяться, пока он пытается отцепить меня от себя. – Не надо! Извини! Извини!

– Черт возьми, – чуть слышно бормочет он и заходит в душевую кабинку вместе со мной.

Когда меня обдает ледяная вода, я истошно ору, а он начинает бормотать ругательства – тихие и злые.

– Я же говорила тебе, чтобы ты этого не делал! – говорю я, переведя дух после смеха, от которого у меня болят бока.

– А я сказал, что тебе этого не избежать и ты окажешься в воде, – отвечает он и шмыгает носом. – Любой нормальный человек принял бы это заслуженное наказание вместо того, чтобы вопить, как мартовские коты, – такие вопли и мертвого из могилы поднимут.

– Я не вопила как кот! Собственно говоря…

И в это мгновение я вдруг осознаю, что Хадсон все еще держит меня на руках. И мы с ним оба мокрые, а потому я ощущаю его близость куда острее, чем пару минут назад. И он тоже может ощущать – и видеть – меня всю.

Видимо, он тоже это осознает, потому что, когда я отстраняюсь, он отпускает меня – вернее, аккуратно опускает на пол.

– Ты в порядке? – спрашивает он, и, хотя он немного отстранился, он все так же обнимает меня за талию, поддерживая.

И внезапно выражение его глаз делается таким, что мне уже не хочется бежать. Мне хочется остаться рядом.

От этой мысли меня охватывает паника, у меня обрывается сердце, в ушах шумит кровь.

– Я в порядке, – отвечаю я и отшатываюсь от него так резко, что вылетаю из душевой кабинки и едва не падаю на задницу.

Он опять подхватывает меня, на этот раз очень нежно, и снова ставит на ноги.

– Отпусти меня! – кричу я, и, когда я отталкиваю его, он в самом деле отпускает меня.

Глава 29

Как вы прощаетесь?

– Хадсон –

– Как ты?

Я произношу эти слова нехотя, поскольку сейчас мы с ней не в лучших отношениях. Не то чтобы между нами всегда все было гладко, но после инцидента в душе прошлой весной дела пошли особенно скверно.

С того утра Грейс держит дистанцию. Как и я сам. И это сделало последние несколько месяцев, во время которых я приводил в порядок коллекцию виниловых дисков, учил новые птичьи крики и метал топоры, чрезвычайно скучными. Раз в месяц мы садимся на противоположных концах дивана и вместе смотрим один из моих DVD, пока она жует попкорн. И это самый лучший день месяца.

Второй хайлайт моей рутины, которая тянется как пустыня между киновечерами, это ежедневный семичасовой будильник на ее телефоне, после которого мы – хотите верьте, хотите нет – устраиваем состязание по прыжкам «ноги вместе-ноги врозь». Чаще всего я побеждаю, но время от времени мне нравится что-то менять, и я даю ей шанс.

Но это не похоже на злость – не похоже, что она зла на меня. Это что-то другое.

– Грейс? – говорю я, когда она не отвечает. Но она не отрывает глаз от книги. Собственно говоря, она, по-моему, вообще не слышит меня.

Но я все равно жду еще несколько секунд на тот случай, если я ошибаюсь.

Когда в тишине проходит минута, я прочищаю горло. Громко. И опять спрашиваю:

– Грейс, как ты?

Она молчит – что, я в этом уверен, само по себе является ответом.

Что-то с ней не так, не так весь этот день, это видно по тому, как она ведет себя. Как будто боится, что разобьется на куски, если сделает какое-то резкое движение. И, может, так и произойдет. Я не знаю.

Я видел многие грани натуры Грейс за этот год, что мы были заперты вместе.

Я видел сердитую Грейс, которая полна решимости заставить меня страдать.

Я видел напористую Грейс, которая не отступает ни на дюйм.

Я видел проказливую Грейс, которая любит создавать хаос и дискомфорт, причем максимально.

Я видел Грейс, раздираемую противоречиями и не знающую, чего она хочет и почему.

Я привык ко всем этим Грейс и готов принять любую из них. Но это… это Грустная Грейс, и я не понимаю, что с ней делать, не понимаю совсем. И совершенно не знаю, как ей помочь.

Но наверняка нельзя позволить ей вариться в своей печали. Только не на этот раз.

Поэтому вместо того, чтобы отойти, я впервые за несколько месяцев без разрешения перешагиваю через ее дурацкую клейкую ленту (если не считать своих походов к холодильнику, чтобы взять бутылку воды) и сажусь на диван рядом с ней. Она не отталкивает меня и не говорит мне отвалить, и это окончательно убеждает меня в том, что с ней что-то не так.

Это оставляет мне только один выход, только один способ ей помочь. Я проникаю в ее сознание и тайком просматриваю воспоминание на переднем плане.

* * *

– Я хочу увидеть детенышей тюленей, папа! Давай пойдем посмотрим на них!

Маленькая Грейс – лет шести или семи – идет по улице вдоль пляжа в белом платьице в красный горошек и с оборками. Она держит за руку мужчину лет тридцати пяти, тоже при параде.

– Мы не можем их увидеть, Грейс. В это время года их тут нет.

– Как это? Ведь их детеныши рождаются здесь, а значит, они должны здесь