Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства - Владислав Гончаров

Всего в Боснии и Герцеговине (включая евреев, небольшое число протестантов и цыган) было около 9 900 000 жителей. В общем, можно сказать, что православные тяготели к сербам в соседних королевствах. У католиков не было единства; с одной стороны, у них наблюдалась лояльность по отношению к Австрии и более высокая культура связывала их с Западом, а с другой стороны, националистические устремления влекли их к образованию сербскохорватского союза – или в качестве самоуправляющейся единицы в организованной на федеративных началах триалистической монархии Габсбургов, или в виде части Великой Сербии, или же в форме независимой Югославянской федерации. Магометане, в общем, были верны монархии Габсбургов.

Этим четырем политическим тенденциям соответствовали и четыре главные политические партии:

1. «Србска речь» (сербская: партия, возглавляемая Г. Евтановичем и Солой) и «Народна странка» (Националистическая партия); обе они вели резко оппозиционную политику по отношению к австрийским властям.

2. Лояльное сербское меньшинство под руководством Димовича и лояльные хорваты, прежде составлявшие часть партии Старчевича, но в 1914 году проявлявшие антисербскую тенденцию и известные под наименованием «Erankovacka Stranka» – по их вождю, венгерскому еврею Франку.

3. «Starcevickanjaka Stranka», основанная полвека тому назад хорватским патриотом Старчевичем[26].

4. Лояльная Магометанская партия.

Но примирительная политика Билинского не встретила почти никакого отклика, наоборот, она была истолкована как проявление слабости и упадка Австрии, дала повод к дальнейшим открытым нападкам со стороны печати и усилила подпольное революционное движение против австрийских властей.

Вышеупомянутые боснийские партии в 1914 году представляли собой то, что Евтич называет «старшим поколением». Эти партии выражали мнение политических дельцов и буржуазии, получившей образование в университетах. Хотя в боснийском сейме они представляли оппозицию, но большею частью они довольствовались легальными средствами и рассчитывали на большие политические уступки со стороны австрийских властей. Это были элементы, которые Австрия надеялась расколоть и направить друг против друга, так как власть Габсбургов предполагалось поддерживать при помощи политики «разделяй и властвуй».

В противоположность этому старому поколению новое поколение носило совершенно другой характер. Оно появилось в Боснии в первые годы XX столетия и было известно под названием «Молодая Босния» («Млада Босна»). Оно было недовольно политическими дельцами, буржуазией и всеми легальными формами оппозиции. Триализм как решение сербско-хорватского национального вопроса отвергался ими во всех его видах. Ряды «Молодой Боснии» пополнялись «выходцами из низших классов» – крестьянами, поденщиками, школьными учителями, детьми священников и молодыми студентами[27].

Это была молодежь нетерпеливая и отчаянная, она питалась русской революционной и анархической литературой, в особенности произведениями Герцена и Кропоткина, и ее распаляли успехи насильственных методов, применявшихся в русской революции 1905 года. Среди нее процветал культ индивидуального действия – вера в то, что террористические убийства являются лучшим средством для того, чтобы быстрее покончить с умеренной тактикой боснийских политиков, уничтожить австрийскую власть и подготовить путь для нового югославянского национализма. Революционный террор должен был служить двум целям: вызвать панику в правительственных кругах и подъем национального чувства в массах.

Первым получившим широкую известность проявлением этого нового культа был подвиг Богдана Жераича, серба из Герцеговины. Сербский офицер Воин Симич, вскоре ставший членом «Черной руки» за № 111, научил его во Вранье стрелять из револьвера. После этого Жераич в 1910 году вернулся в Боснию, произвел в Сараеве пять выстрелов в губернатора генерала Варешанина и тут же покончил с собой. Рассказы о том, как генерал пренебрежительно отшвырнул ногой на сараевском мосту труп Жераича, покрытый грязью и кровью, а также о том, как Жераича похоронили на той части кладбища, где хоронили только самоубийц и преступников, распространились по всей стране и сильно способствовали тому, что боснийская молодежь загорелась желанием подражать его примеру и отомстить за него. Сербы в Боснии и Сербии немедленно провозгласили его героем и первым мучеником.

Два месяца спустя, в день рождения императора Франца-Иосифа 8 августа 1910 года «Белградский политик» напечатал у себя большой портрет Жераича вместе с зажигательным стихотворением и панегириком, в котором говорилось: «Сегодня мы тоже зажжем свечу на его могиле и крикнем: “Слава Жераичу!”». Могила его украшалась свежими цветами и стала местом паломничества для боснийской молодежи, проникнутой националистическим фанатизмом и желанием последовать его примеру, чтобы приобрести такую же славу, как он. Рассказывают, что Принцип вечером накануне того дня, когда он стрелял в эрцгерцога, возложил цветы на могилу Жераича и поклялся, что его рука завтра не дрогнет. Нет ничего удивительного, что на неуравновешенную боснийскую молодежь, в головах которой смешались анархизм, социализм и национализм, акты политических убийств, вроде произведенного Жераичем, оказывали сильное психологическое действие.

Наиболее влиятельным деятелем революционного движения в Боснии и вдохновителем боснийских студентов, участников заговора против эрцгерцога, был Владимир Гачинович. Он был сыном православного священника в Герцеговине; отец желал, чтобы он тоже стал священником, и отправил его в семинарию, но Гачинович забросил богословские науки и стал читать русскую революционную литературу. Весной 1909 года во время аннексионного кризиса он приехал в Белград, где установил связи с руководителями только что организованной «Народной Одбраны», а также с наиболее крайними элементами, которые склонялись к «прямым действиям» и впоследствии организовали «Черную руку».

Гачинович оставался в Сербии несколько лет и находился под влиянием Скердича, деятельно пропагандировавшего антиавстрийские революционные идеи. Затем по поручению «Народной Одбраны» он вернулся в Боснию и, по словам одного из своих сторонников, «говорил, будил народ и снова исчезал, как тень, словно проваливался сквозь землю, чувствуя, что за ним по пятам следуют австрийские агенты, среди которых встречались и сербы».

Гачинович поступил в Венский университет, но больше занимался организацией революционного движения среди студентов-славян, чем науками. В Вене он написал также свой известный панегирик «Убийце Жераичу», который, как удачно сказал Сетон-Уотсон, «странным, извращенным идеализмом и высокопарным стилем характерен для начинавшегося революционного движения». Гачинович жаловался, что сербское общественное мнение не обращает достаточного внимания на «тех, кто приходит теперь», кто ставит себе целью «зажечь революцию в умах молодых сербов, для того чтобы спасти их от губительного действия антинациональных идей и подготовить к тому, чтобы разорвать свои цепи и заложить здоровый фундамент для светлой национальной жизни в будущем».