Тарас Бульба - Николай Гоголь

Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясалпосеребрившеюся в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала сильнотакая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах сталинеподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в старыхочах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто сговорившись,махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами. Знать, видно, многонапомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека,умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и непознавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радостьстарцам родителям, родившим их.

А из города уже выступало неприятельское войско, гремя влитавры и трубы, и, подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметнымислугами. Толстый полковник отдавал приказы. И стали наступать они тесно накозацкие таборы, грозя, нацеливаясь пищалями, сверкая очами и блеща меднымидоспехами. Как только увидели козаки, что подошли они на ружейный выстрел, всеразом грянули в семипядные пищали, и, не перерывая, всё палили они из пищалей.Далеко понеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям и нивам, сливаясь вбеспрерывный гул; дымом затянуло все поле, а запорожцы всё палили, не переводядуху: задние только заряжали да передавали передним, наводя изумление нанеприятеля, не могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей. Уже невидно было за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, както одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летелипули и жарко становилось дело; и когда попятились назад, чтобы посторониться отдыма и оглядеться, то многих недосчитались в рядах своих. А у козаков, можетбыть, другой-третий был убит на всю сотню. И всё продолжали палить козаки изпищалей, ни на минуту не давая промежутка. Сам иноземный инженер подивилсятакой, никогда им не виданной тактике, сказавши тут же, при всех: «Вот бравыемолодцы-запорожцы! Вот как нужно биться и другим в других землях!» И дал советповоротить тут же на табор пушки. Тяжело ревнули широкими горлами чугунныепушки; дрогнула, далеко загудевши, земля, и вдвое больше затянуло дымом всеполе. Почуяли запах пороха среди площадей и улиц в дальних и ближних городах.Но нацелившие взяли слишком высоко: раскаленные ядра выгнули слишком высокуюдугу. Страшно завизжав по воздуху, перелетели они через головы всего табора иуглубились далеко в землю, взорвав и взметнув высоко на воздух черную землю.Ухватил себя за волосы французский инженер при виде такого неискусства и сампринялся наводить пушки, не глядя на то, что жарили и сыпали пулями беспрерывнокозаки.

Тарас видел еще издали, что беда будет всему Незамайковскомуи Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов, исадись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и другое козаки, если быОстап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырехтолько не мог выбить: отогнали его назад ляхи. А тем временем иноземный капитансам взял в руку фитиль, чтобы выпалить из величайшей пушки, какой никто изкозаков не видывал дотоле. Страшно глядела она широкою пастью, и тысяча смертейглядело оттуда. И как грянула она, а за нею следом три другие, четырехкратнопотрясши глухо-ответную землю, – много нанесли они горя! Не по одному козакувзрыдает старая мать, ударяя себя костистыми руками в дряхлые перси. Не однаостанется вдова в Глухове, Немирове, Чернигове и других городах. Будет,сердечная, выбегать всякий день на базар, хватаясь за всех проходящих,распознавая каждого из них в очи, нет ли между их одного, милейшего всех. Номного пройдет через город всякого войска, и вечно не будет между ними одного, милейшеговсех.

Так, как будто и не бывало половины Незамайковского куреня!Как градом выбивает вдруг всю ниву, где, что полновесный червонец, красовалсявсякий колос, так их выбило и положило.

Как же вскинулись козаки! Как схватились все! Как закипел куреннойатаман Кукубенко, увидевши, что лучшей половины куреня его нет! Разом вбился онс остальными своими незамайковцами в самую середину. В гневе иссек в капуступервого попавшегося, многих конников сбил с коней, доставши копьем и конника иконя, пробрался к пушкарям и уже отбил одну пушку. А уж там, видит, хлопочетуманский куренной атаман и Степан Гуска уже отбивает главную пушку. Оставил онтех козаков и поворотил с своими в другую неприятельскую гущу. Так, где прошлинезамайковцы – так там и улица, где поворотились – так уж там и переулок! Так ивидно, как редели ряды и снопами валились ляхи! А у самых возов Вовтузенко, аспереди Черевиченко, а у дальних возов Дёгтяренко, а за ним куренной атаманВертыхвист. Двух уже шляхтичей поднял на копье Дёгтяренко, да напал наконец нанеподатливого третьего. Увертлив и крепок был лях, пышной сбруей украшен ипятьдесят одних слуг привел с собою. Погнул он крепко Дёгтяренка, сбил его наземлю и уже, замахнувшись на него саблей, кричал: «Нет из вас, собак-козаков, ниодного, кто бы посмел противустать мне!»

«А вот есть же!» – сказал и выступил вперед Мосий Шило.Сильный был он козак, не раз атаманствовал на море и много натерпелся всякихбед. Схватили их турки у самого Трапезонта и всех забрали невольниками на галеры,взяли их по рукам и ногам в железные цепи, не давали по целым неделям пшена ипоили противной морской водою. Все выносили и вытерпели бедные невольники, лишьбы не переменять православной веры. Не вытерпел атаман Мосий Шило, истопталногами святой закон, скверною чалмой обвил грешную голову, вошел в доверенностьк паше, стал ключником на корабле и старшим над всеми невольниками. Многоопечалились оттого бедные невольники, ибо знали, что если свой продаст веру ипристанет к угнетателям, то тяжелей и горше быть под его рукой, чем под всякимдругим нехристом. Так и сбылось. Всех посадил Мосий Шило в новые цепи по три вряд, прикрутил им до самых белых костей жестокие веревки; всех перебил по шеям,угощая подзатыльниками. И когда турки, обрадовавшись, что достали себе такогослугу, стали пировать и, позабыв закон свой, все перепились, он принес всешестьдесят четыре ключа и роздал невольникам, чтобы отмыкали себя, бросали быцепи и кандалы в море, а брали бы наместо того сабли да рубили турков. Многотогда набрали козаки добычи и воротились со славою в отчизну, и долгобандуристы прославляли Мосия Шила. Выбрали бы его в кошевые, да был совсемчудной козак. Иной раз повершал такое дело, какого мудрейшему не придумать, а вдругой – просто дурь одолевала казака. Пропил он и прогулял все, всем задолжална Сечи и, в прибавку к тому, прокрался, как уличный вор: ночью утащил изчужого куреня всю козацкую сбрую и заложил шинкарю. За такое позорное делопривязали его на базаре к столбу и положили возле дубину, чтобы всякий по мересил своих отвесил ему по удару. Но не нашлось такого из всех запорожцев, кто быподнял на него дубину, помня прежние его заслуги. Таков был козак Мосий Шило.

«Так есть же такие, которые бьют вас, собак!» – сказал он,кинувшись на него. И уж так-то рубились они! И наплечники и зерцала погнулись уобоих от ударов. Разрубил на нем вражий лях железную рубашку, достав лезвеемсамого тела: зачервонела козацкая рубашка. Но не поглядел на то Шило, азамахнулся всей жилистой рукою (тяжела была коренастая рука) и оглушил еговнезапно по голове. Разлетелась медная шапка, зашатался и грянулся лях, а Шилопринялся рубить и крестить оглушенного. Не добивай, козак, врага, а лучшеповоротись назад! Не поворотился козак назад, и тут же один из слуг убитого хватилего ножом в шею. Поворотился Шило и уж достал было смельчака, но он пропал впороховом дыме. Со всех сторон поднялось хлопанье из самопалов. Пошатнулся Шилои почуял, что рана была смертельна. Упал он, наложил руку на свою рану исказал, обратившись к товарищам: «Прощайте, паны-братья, товарищи! Пусть жестоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!» Изажмурил ослабшие свои очи, и вынеслась козацкая душа из сурового тела. А тамуже выезжал Задорожний с своими, ломил ряды куренной Вертыхвист и выступалБалабан.