Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин

– Вставай, кому говорю. Государству послужишь. Мы вас кормим-поим, теперь пора отрабатывать…

– Не хочу я никому служить. Я к мамке хочу… – Вдруг, сам того не желая, проговорил Костя детским голосом. Но снова садиться на пол не стал, а подошел к кровати Овчинникова. – И Сашку не трогайте, поняли? Папка вас всех найдет и перестреляет, как свиней. Он так говорил.

Кукушкина, не дав Дель-Фаббро, глаза которого на секунду округлились, ничего сказать, с такой силой ударила Костю по затылку, что он свалился на пол.

– Ты что, гаденыш, говоришь-то? Понятно теперь, почему тебя сюда отправили. Падаль мелкая.

– Тише, тише, – мужчина остановил Кукушкину, которая хотела ударить Костю еще раз, – мальчик разумный. Я вижу, хорошо говорит. Много знает. Ты же хороший мальчик, правда?

С этими словами немец подошел к Косте, лежавшему на полу, голова которого гудела от удара Кукушкиной, присел, словно стараясь лучше разглядеть лицо ребенка, и приложил руку в черной кожаной печатке к его груди.

– Я вижу, у тебя храброе, справедливое сердце, мальчик. Ты смелый… А это у тебя что?

Мужчина сжал нагрудный карман на рубашке Кости. Костя отбросил его руку в сторону, собрав, как ему казалось, все оставшиеся силы, и вытащил из кармана маленькую октябрятскую звездочку – красного цвета, с костром посередине и надписью «Всегда готов». Сжал ее в кулаке, и с силой ударил Ансельмо Дель-Фаббро, коменданта детского трудового лагеря в поселке Вырица, в белую рубашку на животе:

– Не твое дело.

Это сделал именно Костя. А не тот мальчик, которым он был секунду назад. А может быть, и они оба.

Офицер не ожидал подобного развития событий и, пошатнувшись, сел с корточек прямо на пол, смешно вытянув ноги в блестящих высоких сапогах. Кукушкина вскрикнул, закрыла рот ладонями и начала поднимать немца с пола. В проеме открытой двери заметались санитарки. Пока она его поднимала, фуражка упала с головы Дель-Фаббро и закатилась под одну из кроватей. Несколько детей засмеялись. Но стоило Кукушкиной повернуть голову в их строну, смех сразу же прекратился.

– Да, сильный мальчик. Хороший. Вы верно говорили. – Дель-Фаббро наконец-то встал на ноги, поднял с пола фуражку, и возвышался теперь над Костей, сжимавшим в кулаке звездочку, черной колонной, обрамленной сиянием июльского солнца, которое лилось из больших окон детской спальни. – Я заберу его. Только сейчас покажу один небольшой фокус остальным ребятам. Прямо сейчас.

С этими словами немец начал медленно снимать черные перчатки. Костя зажмурился, понимая, что сейчас произойдет что-то очень нехорошее.

Но не произошло ничего.

Комната, так же, как и пустой Матвеевский дом до этого, стала уменьшаться, удаляясь и растворяясь в неизвестно откуда взявшейся черноте. Детский трудовой лагерь исчез без следа. И только ощущение ужаса, охватившее сердце Пивоварова в тот момент, когда немец стоял над ним, все стягивая и стягивая, как при замедленной съемке, перчатку с руки, никуда не ушло. Костя ощутил, что звездочка все еще в его руке. Именно эту звездочку дал ему Бадмаев, и ее же хранил неизвестный Пивоварову мальчик много лет тому назад в Вырице. Хранил в своем нагрудном кармане, как память об отце.

Сам же Костя сейчас несся вперед. Или назад. Или просто двигался в пространстве, одновременно во множестве направлений. И за ним по пятам, во всех этих немыслимых направления одновременного перемещения следовал кто-то еще. Присутствие этого, кого-то, и было причиной того ужаса, что поселилась внутри Кости, и постоянно напоминала ему о немце-коменданте. Черная колонна, мундир, лицо и перчатки. Вихрь тихой, сдержанной, но от этого не менее сильной ненависти именно к нему. Это был тот, кого веснушчатая черноволосая девочка назвала Дельфаброй. Немецкий офицер, забиравший детей. И отвозивший сюда. В Карташевскую. В большой черный дом, и так полный военнопленных.

Через несколько мгновений или десятилетий, проведенных в попытках спастись от преследовавших его злобы и презрения, несшихся по беспросветному мраку, Пивоваров различил отблески огня в темноте. Четверо подростков, которые чем-то поливали стены Матвеевского дома. Костя не видел, что цыганские дети льют на стены. Но скорее всего это был бензин. Три девочки, и один мальчик. Начало мая. Ночь. Почти зацвела черемуха. У мальчика в руках факел из ножки стула, обмотанной тряпками. Именно этот факел и является источником света, на этих тряпках на трухлявой деревяшке и пляшет пламя.

– Наташка, Вадома, Дика, вы чего там возитесь? Давайте быстрее. Запалим нахрен все это, и уедем все вместе. – Мальчик, которому было не больше четырнадцать, оглядывался вокруг. Он не хотел, чтобы кто-то узнал о том, что они собираются сделать. Костя чувствовал это.

– Вадик, кар тути андэ кэрло, возьми и помоги! – Вадома, самая старшая, зло прошипела из-за кустов на брата. – Ты чего вообще раньше времени зажег?

– Чтоб вам виднее было. Выливайте все давайте.

– Вылили уже. Наташ, корова, вылила?

– Да щас уже, чего орете-то… Все.

– Давай, отходи тога. Дика, ты как, готова тоже?

– Готова, готова. Канистру-то куда?

– Что как дура-то, тут брось. Сейчас как запалим – не до канистры будет, пластиковая она.

– Ну, да.

Девочки, закончив обливать стены бензином, подошли к Вадику. Вадик осмотрел их работу, цокнул языком, и ничего не сказал. Передав на время факел Наташе, достал из-за пазухи черную балаклаву. Надел ее, и, забрав факел, махнул девочкам рукой:

– Начинаем, короче.

Девочки, как по команде, достали смартфоны и включили запись видео. Вадик подошел к дому поближе. Кто-то из девчонок догадался включить фонарик. Теперь мальчика было хорошо видно. Луч холодного электрического света, как софит, падал прямо на него:

– Бахталэс, братья. Мы уже говорили на канале, что готовились к этому целый месяц. Наши семьи слишком давно живут в этой деревне. И ходит вокруг этого дома. Старый дед говорит, что одни мы не справимся. Шофранка тоже не разрешает, когда мы приезжаем сюда. И все кто старшие говорит, что пока помощи не будет, мы с домом сделать ничего не сможем. Так вот, мы уходим, сегодня ночью. А дом исчезнет. Как все и говорили – исчезнет дом, исчезнет и то, что внутри. Дом мы поджигаем. Его называют нехорошим? Да. Но нам сидеть и ждать, пока кто-то неизвестный придет и поможет уже надоело. Нас не ищите, все равно не найдете. Запись эта на нашем канале последняя. Спасибо всем, кто донатил. И когда все это сгорит, наши семьи будут свободными. Лачи рят, спокойной ночи.

С этими словами Вадик поднес факел к стене дома. Но фонарик смартфона неожиданно погас.

– Эй, вы чего там? – Вадик крикнул в весеннюю ночь. – Девчонки, на зарядку не не ставили что ли?

Вадику никто не ответил. Стена дома не хотела гореть, хоть и блестела от бензина. А потом и факел Вадика погас, и Костя понял, что дети оказались каким-то образом внутри пустого здания. Как это произошло, он не знал. Вокруг было темнее, чем это бывает обычной майской ночью. Поселок пропал. Всем телом Пивоваров ощущал какой-то недобрый, яростный ветер, давивший на него со всех сторон. Часть той ярости, что гналась за ним. Но этот ветреный сумрак постепенно рассеивался, по крайней мере, в одной точке перед ним. Там, где находилась вытянутая Костина рука, сжимавшая металлическую звездочку. Звездочка еле заметно мерцала золотистым и розовым, то вспыхивая, то опять потухая. Казалось, что она не лежит в ладони, а стала теперь частью самой руки Кости. Разгораясь все сильнее, наполняла кисть жаром. И от этого жара хотелось вытянуть руку еще сильнее вперед. Что Костя и сделал.