Ах, Вильям! - Элизабет Страут

правда чувствовал, что его карьера окончена. «Но я буду приходить в лабораторию, пока не рухну замертво», — сказал он, и я его понимала.

Вскоре Вильям встал. «Давай посмотрим новости», — предложил он и включил телевизор, и мы улеглись рядышком на кровати. По местным новостям крутили сюжет о сыне полицейского, погибшем от передозировки. Неподалеку от Джекмена произошла авария, перевернулся грузовик, но водитель остался жив. Потом начались общенациональные новости, и в стране — во всем мире — царил беспорядок, но, несмотря на это, мне было уютно. Вильям пошел в туалет, а когда вернулся, сел на краешек кровати и сказал:

— Люси, может, забудем всю эту затею с Лоис Бубар? Я стар, она еще старше. Какой в этом смысл.

— Давай решим завтра, — сказала я, приподнимаясь. — Поедем в Бангор через Хоултон и на месте разберемся. Но я понимаю, о чем ты.

Вильям окинул взглядом комнату и посмотрел в темное окно.

— Ужасное место, — сказал он. — Даже не верится, что здесь родился Ричард Бакстер.

— Ну, твоя мать тоже отсюда родом, — ответила я, и он сказал:

— Боже. А ведь правда. — И, пробежав рукой по волосам, добавил: — Знаешь, Люси, когда я был маленький, моя мать иногда впадала в депрессию.

— Расскажи подробнее, — попросила я. — Помню, она не раз говорила, что ей тоскливо. Причем таким беззаботным тоном… — Я потянулась за пультом и выключила телевизор. — Но однажды она прямо сказала мне, что у нее бывает депрессия.

— Я ненавидел ее после смерти отца, — сказал Вильям.

Я попыталась вспомнить, знала ли я это.

— Ну, ты был подростком.

Вильям потянул себя за усы.

— Я уже и забыл об этом, но вообще-то я ее терпеть не мог. Мы вечно ссорились, и она рыдала.

— А из-за чего вы ссорились?

— Понятия не имею. — Вильям пожал плечами. — Какие у нас могли быть поводы? Я ведь не пил с друзьями ночи напролет и не принимал наркотики. Не знаю. Но она меня доставала. Боже, как она меня доставала.

— Она горевала по мужу.

— Да кто же спорит. Я понимаю. Я просто хочу сказать, что она постоянно требовала внимания.

Я свесила ноги с кровати и повернулась к нему лицом.

— Ты говорил, что поэтому и согласился на должность в Чикаго — чтобы уехать от нее подальше.

Вильям сел на стул и уставился в пустоту. Немного погодя он сказал:

— Интересно, где она была в моем раннем детстве?

— Ты о чем?

— Когда я был маленький, у нее случалась депрессия. Эта ее тоска, как она выражалась. Но вчера ночью, в Бангоре, я все думал о том, что меня отдали в садик на год раньше, чем других детей. Почему она это сделала?

— Это когда ты жевал воротник? (Кэтрин рассказывала, что, когда Вильям был маленький, он приходил домой с пожеванным воротником.)

Вильям метнул в мою сторону взгляд:

— Это когда я ревел.

Я промолчала.

— В садике я ревел каждый день. Все дети там были на год старше, и они казались мне великанами. — Он помедлил, а потом продолжил: — Люси, когда я ревел на переменках, другие дети ходили вокруг меня и распевали: «Плакса, плакса».

— Ты мне никогда не рассказывал. — Я очень удивилась. Я взглянула на Вильяма, волосы у него торчали в разные стороны. Он выглядел до странности знакомо — не знаю, почему я говорю «до странности», но такое у меня было ощущение. — Ты мне никогда не рассказывал, — повторила я.

— Я вроде как забыл. Но не совсем. И я никому об этом не рассказывал. Но вчера я все вспомнил — видно, поэтому мне и почудилось, будто я держу Бекку на руках. — Вильям уперся локтями в колени. — Штука вот в чем. Там была одна воспитательница… Боже, какая славная женщина. Она брала меня на руки и ходила со мной по комнате. Как сейчас помню, брала меня и ходила по комнате.

Я хотела что-то сказать, но Вильям снова поднял ладонь:

— Однажды моих родителей попросили прийти с ней поговорить. И вот они пришли, и меня отправили играть в другую комнату. Был уже конец учебного дня. Потом они забрали меня, и по пути домой мать не проронила ни слова, а отец вел машину с очень серьезным видом. И он сказал мне: «Вильям, нельзя, чтобы воспитательница так часто брала тебя на руки. На ней, кроме тебя, целая комната детей». Что-то в этом духе он мне сказал, и всю дорогу домой я сгорал от стыда. — Вильям взглянул на меня. — Та воспитательница больше не брала меня на руки.

Я была потрясена до глубины души; он об этом даже не упоминал.

Вильям встал со стула.

— Но зачем вообще мать отдала меня в садик в таком возрасте? Она ведь не работала. Почему я не оставался с ней дома?

— Не знаю, — сказала я.

Мы еще немного поговорили о Кэтрин, о ее тоске, как она это называла. Я и не догадывалась, что ее тоска так отразилась на детстве Вильяма.

— Что ж, — сказал Вильям. — Ей было тоскливо, потому что она бросила своего ребенка. Она бросила свою малышку, — добавил он.

И в лице у него было столько боли.

Ах, Вильям, подумала я. Ах, Вильям!

Тем вечером на прощанье он обнял меня и сказал:

— Увидимся утром, Лютик.

* * *

Ночью я никак не могла уснуть — даже выпив таблетку, которую пью уже много лет, когда не могу уснуть. Я все прокручивала в голове слова Вильяма, что я зациклена на себе, и гадала, что же мне делать; думать об этом было неприятно. И я поступила так, как поступают все, когда их в чем-то винят. Я начала вспоминать разных знакомых и как сильно они зациклены на себе. Этот, думала я, вечно пытается скрыть, насколько он зациклен на себе, а сам не очень-то отзывчив, эта даже не подозревает, что зациклена на себе… Вскоре я сказала себе: «Люси, прекрати».

Но мысли мои блуждали.

Я вспомнила вот что.

Раз мы поехали во Флориду, девочкам, кажется, было восемь и девять, летом того года умерла Кэтрин. И зимой мы ненадолго поехали во Флориду — одно из первых наших путешествий без нее, — и в соседнем с нами доме была прачечная, и как-то раз я возвращалась оттуда, только что загрузила машинку и шла по лужайке, и на мне было голубое джинсовое платье, и в голову мне будто залетела птичка. И птичка эта была мыслью: «Может, мне придется покончить с собой». Наверное, это был единственный раз, когда мне в голову пришла такая мысль. Залетела и вылетела, точно птичка. Застала меня врасплох. Я много размышляла об этом случае, и мне кажется, дело в том, что Вильям к тому времени уже завел интрижку с Джоанной и я это чувствовала. Вот что мне кажется.

Никогда я не покончу с собой. Я мать. Хоть я и считаю себя невидимкой, я мать.

Что касается моей матери, она часто угрожала покончить с собой, когда я была маленькая. Она говорила: «Вот уеду далеко-далеко, найду дерево и повешусь на нем», и я до смерти боялась, что она так и сделает. Она говорила: «Когда ты вернешься из школы, меня здесь уже не будет», и каждый день я возвращалась из школы в страхе. И каждый день она никуда не девалась. А потом я начала оставаться в школе после уроков, каждый день я оставалась после уроков, поначалу просто чтобы не мерзнуть — у нас дома было очень холодно, а я всегда ненавидела холод, — а дальше потому, что в школе мне дышалось свободнее и я могла спокойно делать домашнее задание, и порой я думала про маму: «Ну давай, вперед!» Имея в виду: «Давай, покончи с собой». Но я боялась, что тогда в нашем маленьком городке нас станут считать еще более странными.

Спустя несколько часов подобных раздумий я выпила еще одну таблетку и уснула.

* * *

Наутро Вильям выглядел совершенно разбитым, но заверил меня, что спалось ему превосходно. На нем были вчерашние джинсы и та же синяя футболка, и он как будто постарел. Мы спустились в маленькое кафе при гостинице, кроме нас там никого не было. Но официантка к нам не спешила.