Брак с другими видами - Юкико Мотоя

Она снова зовет его, как можно ласковее: «Ула-ай!» — и, повалившись на диван, растягивается с ним рядом. С напряженной улыбкой она гладит его по нагретой солнцем шерсти, опасаясь, как бы коту не передалось ее волнение. Улай же по-прежнему всматривается куда-то в пространство — с таким подозрением, словно хочет заглянуть хозяйке не в глаза, а в ее сокровенные мысли.

Наконец кот расправляет усы и резко спрыгивает с дивана.

— Куда же ты, котик? — окликает его Томоко, но он, не оборачиваясь, выскальзывает через приоткрытую дверь в коридор. Может, его привлек мотоцикл почтальона, зарокотавший снаружи? Точно всеми забытый труп, Томоко лежит и ждет, упершись взглядом в потолок: десять секунд. Двадцать. Она вспоминает игривый нрав своего кота и озадаченно выдыхает. Что это с ним? Улая они взяли в дом от старых знакомых, несмотря на протесты мужа. Этот котик давно уже член семьи. Никогда еще никому и в голову не приходило его бояться…

Но тут она замечает, как таинственно и бесшумно Улай прокрадывается обратно в дверную щель и начинает мелко дрожать от ужаса.

— Чего ты хочешь? — громко спрашивает она, не поднимая головы с дивана. — Эй, ты, вселившийся в моего кота! Что тебе нужно?

Какое-то время она ждет, словно в комнате и правда находится кто-то еще. Но никакого ответа, конечно, не дожидается. Только призрачный тюль, раздуваясь от сквозняка, все ласкает угол дивана.

— Зря стараешься! — говорит она еще громче, понимая, как это глупо, но закипая от чего-то похожего на злость. — Не знаю, кто ты такой, но не притворяйся, будто ты мне только мерещишься. Бесполезно!

Гул ветра в окне затихает, но тут же начинает капать вода на кухне. Татан-н… Татан-н… Татан-н… Так монотонно, что хочется выть. Или так кажется только теперь? Какая же ты смешная, повторяет она еще одной себе — и ее сердце разрывается на кусочки.

Весь дом погружается в тишину. Даже вода из крана почему-то уже не капает. Хотя солнце еще не зашло, ни снаружи, ни из недр этого жилища больше не слышно ни звука. Вскипевшая злость остывает, и Томоко вновь утопает в зыбких, дрожащих сомнениях. Она обводит взглядом гостиную. Теплоты, что раньше будто бы пропитывала все вокруг, не ощущается больше ни в чем. Воздух выстужен так, что ее начинает трясти. Диван, прежде такой уютный, кажется ей ловушкой, заглатывающей в преисподнюю, — и она осторожно, стараясь не издать ни звука, отрывает тело от тканевой обивки. Выглядывает за дверь, надеясь найти кота, но видит только холодный и длинный, как ледовый каток, коридор. Сомнений не остается: весь ее дом просто убит неведомо кем в одночасье.

Она вспоминает о детях, которые вроде бы сидели здесь, за обеденным столом, и сердце ее подпрыгивает. Так почему же теперь вокруг настолько мертвецкая тишина? Эти шалопаи не умеют вести себя тихо! — не успевает подумать она, как тут же видит, что Нэон все так же рисует свои каштаны, а Рио в детском кресле напротив дергает головой над планшетом…

— Рио? Нэон?! — выдыхает Томоко с облегчением, подглядывая из-за спины старшенького в нарисованную картинку. Да тут же застывает на месте. А может, ее детей уже превратили в нечто иное, просто очень похожее? — почему-то взрывается у нее в голове. Но как еще объяснить, почему этот Нэон нарисовал кабана, которого жарят на вертеле, и самого себя, пожирающего свиную ногу? И почему этот Рио, похоже, без ума от кинохроники, в которой белые люди забивают черных дубинками до смерти и которую сама же Томоко столько раз тайком пересматривала до замужества?

И тут наконец она соображает, что нужно делать.

На дрожащих ногах она идет от детей к разделочному столу. Берет в руку валик из фольги и начинает поливать его хорошо взбитым тестом для баумкухена. Как ни в чем не бывало мурлычет себе под нос какую-то песенку, и постепенно эти вроде бы незнакомые дети превращаются обратно в ее сокровища. Только раз она сбивается с ритма — когда лезет за тарелками на самую верхнюю полку, и с ее губ чуть не срывается грубое, бессмысленное ругательство. Но Томоко тут же идет в туалет, пожимает самой себе пальцы, притворившись, будто это пальчики Рио. А затем возвращается на кухню и допекает баумкухен до конца.

Из супружеской спальни Томоко больше не ускользала.

По ночам, когда желание запереть детскую становилось невыносимым, кулачок Рио будто сам прорастал у нее в ладони, и круглые детские пальчики бесценным воспоминанием шевелились в ее руке.

Она больше не зарывалась носом Нэону в темечко. С того дня, когда она уткнулась в его волосы, глубоко вдохнула и вдруг поняла, что этот запах земли, высушенной солнцем, куда-то пропал. Хотя к самой потере запаха Томоко почему-то отнеслась без испуга.

В остальном ее жизнь потекла дальше на удивление обыденно. Ну, разве что ей стало труднее читать большие книги. Теперь, когда героям читаемых ею романов что-либо казалось, мерещилось, слышалось или чудилось, а также если в тексте попадались все эти дурацкие как бы, как будто, что-то вроде или типа, лоб ее покрывался чем-то вроде испарины и она никак не могла сосредоточиться на сюжете. Ни с того ни с сего ей начинало казаться, будто она что-то знает, хотя и непонятно откуда. Все тело точно выстуживалось с головы до ног, а потом начинало как бы слоиться, и нечто вроде скрытого, темного слоя будто проступало наружу…

Сегодня Томоко почему-то не нашла по телевизору любимую викторину, и как только поняла это, просто выключила его, не задумываясь. Но стоило ей обернуться, как Улай, дремавший на кухонном столе, поднял голову и уставился на нее. Оба сына также вытаращились на мать как на совершенно незнакомого человека…

Тут-то она и вспомнила — мельком, почти неосознанно — о той, другой викторине, которую выключили на середине. И события того странного дня, что когда-то клонился к закату, промелькнули заново перед ее глазами.

Томоко и остальные участники рассажены в ряд перед глубокой расщелиной посреди огромной долины. Покачивая головами в клоунских шляпах, они тыкают снова и снова в свои красные кнопки и ждут, когда им объявят правильный ответ. Ведущие давно уже на том свете, режиссеры сгинули, одна лишь машина продолжает задавать участникам вопрос за вопросом, но никто из них даже не собирается встать и сообщить об этом. И только шляпа Томоко поблескивает в лучах зимнего солнца ярко и прерывисто, будто бы посылая нечто вроде сигнала SOS непонятно кому.