Три цвета любви - Олег Рой

Вот если бы сейчас кто-то ее «за руку подержал»! Так хочется просто поговорить с кем-то. Или помолчать. Ладно, пусть не понимают. Но хоть тень сопереживания услышать — в живом человеческом голосе, в живом дыхании рядом.

Диму, может, все-таки позвонить? Он, наверное, даже приедет. Чаю нальет и за руку подержит. Но это будет совсем уж неловко. Он и так все время с Лелей нянчится.

Нет. Не надо ему звонить. Никому не надо.

Им всем наплевать. На-пле-вать, на-пле-вать, колотилось в голове.

Погоди. Леля даже замерла, остановив свое бессмысленное хождение по квартире. Погоди. Есть же как минимум один человек, которому совершенно точно — не наплевать!

Мика!

Где телефон? В сумке? На кухонном столе? В гостиной?

Телефон нашелся на тумбочке в гардеробной. Как Леля могла забыть о своей лучшей подруге?!

И искать в телефонной памяти ничего не нужно: отличная штука — быстрый набор.

Ну же!

Мика не любила никаких «мелодий ожидания», говорила, что это — чистое издевательство и ничего больше. Но гудки, решила через несколько минут Леля, ничуть не лучше. У-у, у-у, у-у — тянутся бесконечно, а потом вдруг «номер вызываемого абонента не отвечает, попробуйте позвонить позже». И Леля — пробовала. Снова и снова. Еще и еще. Если бы механический женский голос сообщал, что «телефон выключен или абонент находится вне зоны действия сети», было бы не так… страшно. Но телефон включен, и соединение проходит — а Мика не отвечает. Просто не берет трубку.

Мика — не берет трубку!

В голове темной холодной рыбиной медленно прошла мысль: должно быть, подруге тоже надоело с Лелей нянчиться. Наверное, ей тоже… наплевать.

Но это же Мика! Разве ей может быть — наплевать?!

А, собственно, почему нет? Леля же не беспомощный грудной ребенок, которого надо кормить каждые три часа, иначе он умрет. Она, как ни крути, взрослый человек и, по идее, должна быть способна сама о себе позаботиться.

Возьми себя в руки, скомандовал поверх пульсирующего «им-на-пле-вать» холодный, высокомерный — беззвучный! — голос. Леля даже вздрогнула, заозиралась: кто здесь? Вокруг, разумеется, было пусто. Беззвучный голос возник в голове так же, как и болезненно пульсирующее «на-пле-вать». И от этого холодного голоса горячая, острая пульсация словно бы… стихала. Слабела.

А может, это Ленька из своего немыслимого далека командует? «Возьми себя в руки. Не раскисай. Сделай что-нибудь. Отвлекись. Весь твой космический ужас — это просто мысли».

Легко сказать — сделай что-нибудь. Что? А если сил нет?

Она открыла переливчатую, карельской березы, дверцу. Собственно бар располагался в гостиной, на кухне же Леля держала лишь то, что могло пригодиться в кулинарии. Попроще, поскромнее. Хотя вот, к примеру, киршвассер — какое уж тут «попроще». Да и мускат (хотя в гостиной был другой, подороже, поутонченнее) тоже не самый простой напиток. И пить его полагалось из бокалов, привезенных ради этого из Венгрии.

Ай, ладно! Черт с ними, с правилами, не до них.

Леля наклонила бутылку над тяжелым, с толстым дном, широким стаканом — вроде тех, которые «полагались» для виски. Хотела чуть-чуть, но рука дрогнула, золотистая жидкость заполнила стакан почти до половины. Получилось неожиданно красиво. Полюбовалась. Пригубила.

Попыталась, точнее. Сплюнула в раковину, выплеснула туда же и налитое. Автоматически вымыла стакан, поморщившись, когда влажное стекло скрипнуло под пальцами. Раньше ей нравился этот звук — звук чистоты. Но сейчас он напомнил накатывающие бесконечно телефонные гудки. Нет. Не надо об этом думать. Нельзя.

За киршвассером стояла пузатая бутылка недорогого бренди. В баре имелся и «Наполеон», и «Камю», и четвертьвековая «Армения», и еще что-то. Запасы пополнял Ленька, ей было все равно. Сейчас уж тем более. Сойдет и «кухонный» бренди!

Не сошло. «Как бы коньяк» отправился следом за мускатом. Не то. Все не то. И не так.

Не «Наполеон», короче говоря.

Наполеон… Может, тортик испечь? Что там Мика говорила про русский дзен? А, да, она удивлялась, что Леля совсем забросила кулинарию. Делай хоть что-нибудь, говорила Мика. И этот холодный голос в голове твердил то же самое: делай хоть что-нибудь.

Тортик… Ну не «Наполеон», тем паче не «Захер», что-нибудь попроще, чтобы не напутать, не испортить. Леля поднесла к лицу ладонь, несколько раз сжала и разжала кулак — пальцы явственно дрожали. Тортик, говорите? В таком состоянии не то что тортик, бутерброд не сделаешь.

Раньше — до… до всего этого — она просто села бы на пол и поплакала. Или поскулила: что я плохого сделала? Но раньше, в той, прошлой, жизни, все складывалось по-другому. Раньше у нее был Ленька. Даже когда его не было рядом — он все равно был. И пожаловаться в никуда, сидя на полу, было все равно что поплакаться ему в плечо. А сейчас — действительно в никуда.

И еще — последние десять лет рядом был Джой. Вот если бы сейчас ткнуться лицом в его мохнатую морду! Почувствовать на своей щеке влажное прикосновение жесткого колючего языка — так Джой утешал. Джоинька, как же ты далеко, мальчик мой…

Наверное, она действительно все себе выдумала. Сочинила мираж: Ленька жив, только далеко. Мираж. Прохладное озерцо, окруженное сочной зеленью и цветами, вон там, между теми двумя барханами, надо только немножко еще пройти… Постараться, переставляя вязнущие в раскаленном песке ноги, не обращая внимания на горькую сухую пыль… Но зелень, прохлада, веселые крики птиц все отодвигаются, отодвигаются…

И — растворяются в белом от жара небе. Нет никакого оазиса. Мираж.

И Леньки нет. Выдумала сказку. А реальность — вот она. Ослепительно высохшая. Обжигающе ледяная.

И некому жаловаться.

Да что же это такое! Неужели она сама по себе ничего не может?!! Неужели она, Леля, — действительно грудной ребенок, с которым надо нянчиться, иначе он умрет от голода и холода?

Наверное, они все так о ней и думают: бедная, слабенькая, беспомощная. Леле вдруг стало обидно. Это же неправда! Это не может быть правдой!

Неужели она не в состоянии сделать себе бутерброд?!

Бутерброд? Организм прав, выпивка — плохая идея. А вот поесть, наверное, стоило бы. Потом постараться поспать. Если заснуть не удастся, можно снотворное выпить — у Леньки в кабинете, в сейфе, лежали какие-то таблетки. Но сперва — поесть. Не бутерброд, а яичницу, например. Самую элементарную, без изысков. Без ветчины, помидоров, сыра. Если, конечно, яйца в холодильнике найдутся.

Яйца нашлись. Первое выскользнуло из пальцев и шлепнулось на пол. Крутанув висевший над столом рулон бумажных полотенец, она бросила в яичную лужу сколько оторвалось — довольно много — и упрямо потянулась за следующим яйцом. Давай внимательно, это очень просто! Получилось. В смысле, яйцо разбилось над сковородкой, а не на полу. Несколько скорлупных крошек попало в желток, но это пустяки. Вилкой выловить крошки не удалось, пришлось лезть в будущую яичницу пальцами. Ну и ладно, все равно никто не видит. Подумав, Леля добавила к первому яйцу еще одно. С ним удалось справиться гораздо успешнее: вся скорлупа благополучно отправилась в мусорный пакет.