Три цвета любви - Олег Рой

Ну вот! Вовсе она не беспомощная! Сейчас сил мало, но они появятся!

Леля отвернулась, чтобы не «смущать» яичницу. Оглянувшись через несколько минут, обнаружила, что желтки и не думали светлеть, а белки оставались девственно прозрачны. Вот балда, усмехнулась она, надо же еще масло! Масленка нашлась почему-то в морозилке. Отковыряв кусочек, Леля бросила его на сковородку и опять отвернулась. Она не будет смотреть! Вот когда яичница «подаст голос», тогда можно взглянуть…

Но та упрямо «молчала»: ни масло, ни яйца даже и не думали шкворчать, шипеть и плеваться.

Что же это такое?! Неужели еще и плита сломалась?! Именно сейчас?!

Леля посмотрела на нее почти с отчаянием: ну что же ты так меня подвела? Такая красавица, умница, с выстроившимися, как на параде, ручками и кнопочками…

Как на параде?

Ну… да.

Вспомнилась шуточка инструктора, много-много лет назад обучавшего Лелю автовождению: машина поедет лучше, если повернуть ключ зажигания.

Она забыла включить плиту!

Да, можно сделать это прямо сейчас и все-таки зажарить злосчастную яичницу. Но что, если выключить ее она точно так же забудет? Содержимое сковородки превратится в спекшуюся черную массу, задымится, язычки пламени начнут лизать все, до чего дотянутся, удушливый сизый дым раскинет толстые щупальца, расползаясь по квартире… Ах да, сработает пожарная сигнализация! Приедут бравые ребята в «космических» костюмах, все потушат, спасут Лелю…

И все увидят, что она и в самом деле — абсолютно никчемное создание. Которое, как малолетнего ребенка, нельзя оставлять без присмотра.

Ладно, яичницу можно съесть и утром. Сейчас надо поспать. Может, Ленька приснится…

Сковородка укоризненно глядела на нее двумя яркими желточными глазами…

Выбрасывать еду Леля никогда не умела. Словно у нее была бабушка-блокадница, строго-настрого приучившая к тому, что это — самый страшный грех. Бабушки-блокадницы у Лели не было. А та, что была, жила в Атяшеве, только Леля никогда ее не видела. На море мама дочку возила, а к бабушке — никогда. Может, потому что Леля была еще маленькая? А после бабушка умерла, и они поехали на похороны. Поездка, длинная и утомительная, показалась Леле чудесным приключением. Особенно когда после поезда пересели в автобус. Мама задремала, а Леля не отрывалась от окна, за которым то махали ветками деревья, то тянулись плоские пестрые поля и луга: желтые, зеленые, коричневые. Как великанская раскраска. Вот бы сверху посмотреть!

В длинном ящике, с краев которого свисали белые полотенца, кто-то лежал. Как будто кукла с синеватым лицом. Леле велели ее поцеловать. Толпившиеся в домике тетки шептали: «Не бойся», хотя Леля и не думала бояться! За окном комнаты с ящиком росло дерево, а на нем висели яблоки! И ей, видевшей такое только в книжках, очень хотелось узнать, настоящие ли они. А еще — перелезть через забор, где бегали белые, тоже как на картинке, куры. Там даже индюк был! Здоровенный, толстый и страшный. Но даже страшный индюк — это было весело. Как в волшебной стране, где все не так, как наяву!

Где теперь та волшебная страна?

Сковородку с неслучившейся яичницей Леля сунула не в раковину, а в холодильник. На утро. На потом. На какое-то немыслимое, неправдоподобное, невозможное потом.

Побрела в ванную. Дернула вверх блестящую ложку крана, покрутила, настраивая: горячая вода лилась широкой веселой струей. Почти белой — как водопад, который они с Ленькой видели где-то в Скандинавии. Налила в бурлящий под струей водоворот из каких-то флаконов — не глядя, как брала иногда, экспериментируя, с кухонной полки специи. Пахло необычно, но приятно, зеленоватая пена поднялась пышными мягкими облаками. Сейчас Леля полежит в этих чудесных облаках, страшные мысли улетучатся, можно будет заснуть. Чтоб стала совсем уж прекрасная красота — как в каком-нибудь голливудском фильме, — в воду следовало бы насыпать лепестки роз. Мелких, бордовых, которые Леле нравились больше всего. Цветочный магазин, где она обычно их покупала, располагался совсем неподалеку, и круглосуточная доставка там действовала. По крайней мере, для постоянных клиентов.

Мелкие бордовые лепестки на пышной ароматной пене… как свернувшиеся, потемневшие капли крови…

Леля стукнула по крану, выключая воду. Выдернула затычку. Лезть в ванну стало вдруг страшно. Поскользнешься — и все. Или не поскользнешься, а, к примеру, уснешь. И захлебнешься…

И никто, никто, никто не придет! Ее найдут только потом, когда вместо Лели — нежной, улыбчивой, легкой, стройной, прекрасной — останется отвратительная вонючая масса, почти смешавшаяся с остывшей водой и вялыми бордовыми лепестками, которую никакие мастера похоронных дел не сумеют привести в «приличный вид». И на похоронах все станут брезгливо отворачиваться от закрытого гроба. И дожидаться, пока все кончится и можно будет идти по своим делам. Потому что всем наплевать!

Леньке было не наплевать. Но Ленька — Ленчик, Ленечка — следит сейчас за ней из какого-то немыслимого далека. Она, дурочка, выдумала, что он жив, а он просто ушел. И ждет там — когда же они опять будут вместе…

От представленной столь ясно картины собственных похорон потемнело в глазах. Пальцы сразу похолодели, под левой грудью налился тяжестью ледяной неудобный булыжник.

Дотащив себя до кухни, Леля схватилась за телефон. Но вместо «Скорой» зачем-то опять ткнула в Микин номер. Гудки издевательски тянули: на-пле-вать, ей-на-пле-вать…

Булыжник в груди ворочался, словно пытался улечься поудобнее. Тщетно.

Леля сдвинула панель, за которой скрывалась аптечка — довольно скудная. У них всегда была очень здоровая семья. Вытащила коробочку, вскрыла. Из-за темного стекла непочатый пузырек казался пустым. Руки дрожали, и первые капли слились, так что она сразу сбилась со счета. Сколько надо-то? Десять? Пятнадцать? Тридцать? Придержав руку, накапала в рюмочку сколько-то — может, двадцать, может, пятьдесят, — долила воды. В рюмочке стало мутно и пакостно. Ладно, сказала она самой себе. Тебе не любоваться. У тебя в кои-то веки заболело сердце. И вообще — нервы. Вот и успокойся.

Опрокинула мутное, едкое, отвратительное содержимое в горло. Едва не поперхнулась, сморщилась: гадость какая!

Гадость какая, гадость какая, гадость какая…

Гадость…

Ничего не получится, даже и не выдумывай.

* * *

С тех самых пор, как они поселились в этом доме, в Ленькин кабинет Леля заходила только пропылесосить, и сейчас толкнула дверь робко, неуверенно. Впервые после… после… Ленька, где же ты есть? Смотришь на меня? Ждешь?

Пооткрывала ящики стола, тупо глядя внутрь. Словно искала что-то. Того, что ей было нужно, в ящиках, разумеется, не нашлось. Ей ли не знать!

Сейф — вделанный в стену компактный стальной кубик — прятался за сдвижной полированной панелью. Очень красивой: тронутые лаком вьющиеся древесные слои словно светились изнутри. Точно панель была стеклянная, а за ней пылал огонь. Как в каморке папы Карло, смеялся Ленька. Огненные переливы складывались то в пару жар-птиц, то в стремительно летящих над закатным лугом длинных поджарых лошадей, то в яростно кружащихся танцовщиц…