Три цвета любви - Олег Рой

Дим нашел в телефонных контактах Шухова. Ну да, ночь на дворе, но что же делать! Тот, однако, отозвался после второго же гудка:

— Слушаю, Вадим Леонтьевич.

— Иван Никанорыч, мне надо к Леле попасть, там что-то непонятное, а тут консьержка какая-то упертая… Главное, у меня ключи-то есть, а подъездная дверь… я и не знал, что ее запирают.

— А что с Лелей? — Шухов явно встревожился.

— Да не знаю я! Мне Мика позвонила. Вроде Леля весь вечер ей названивала, а теперь трубку не берет. Может, просто спит, но мало ли что — сердце прихватило, поскользнулась… Надо проверить.

— Надо, — согласился отставной полковник. — Сейчас, — и отключился.

Минуты через три — Диму показалось, что прошло не меньше получаса, — сумрак за дверью просветлел, пожелтел, за стеклом появилась замотанная в пуховый платок фигура. Загремела ключами, посторонилась, бормоча:

— Не держите зла. Я что? Раз не положено, значит, не положено. Но коли Иван Никанорович…

Не дослушав, Дим пролетел, взмахнув полами пальто, мимо лепечущей консьержки — та только проводила его растерянным, недоумевающим и как будто испуганным взглядом — поднялся на шестой этаж, потерял несколько секунд, отыскивая ключи, которые, выясняя отношения с консьержкой, куда-то автоматически сунул…

* * *

Леля лежала на пороге гостиной, скрючившись, как нерожденный младенец. Из-под щеки растекалась лужица рвоты.

Дим облегченно выдохнул.

Господи, слава тебе и всем твоим угодникам! Действительно — просто напилась. И лежит на боку, значит, задохнуться не могла. Кажется, если человек захлебнулся собственной рвотой, это называется гадким словом «алексия». Откуда он это знает?

Он наклонился, присмотрелся, прислушался… Да, дышит. Вот только запах, соответствующий спасительной мысли об алкогольном беспамятстве, отсутствует.

Нет. Не напилась. Дим был уверен, что пьянство — одно из наихудших (глупейших и бессмысленных) времяпрепровождений. Но, ей-богу, лучше бы Лелька пьяная валялась. Увы, ничего похожего на алкогольное амбре. А в тошнотной луже — какие-то белые крошки. Неужели она чего-то наглоталась? Да, похоже. Очень похоже.

Ни двигать, ни переворачивать лежащую в забытьи Лельку Дим не стал — побоялся. Не сделать бы хуже. Только пледом с кухонного дивана прикрыл, чтобы теплее ей было. Глупо, конечно, она же сейчас ничего не чувствует. Прошел туда-сюда по прихожей, вздрагивая каждый раз, когда приходилось огибать скорчившееся тело.

Дошагал до кухни, вернулся. Тупо ждать «Скорую» было невыносимо.

Ах да! На втором этаже жил милейший Леон Валерьевич. Он, правда, кардиохирург, но врач ведь!

Леля захрипела, вздрогнула, точно в еще одном пароксизме рвоты, безрезультатном уже, и опять затихла, свернувшись клубочком на скомканных пушистых складках.

Можно ли ее оставить?

Ничего, он быстро…

По лестнице не сбежал — практически скатился. Как в Куршавеле, по трассе высшей сложности. Только там сердце заходилось от восторга, а сейчас — от ужаса.

На втором этаже дверь открылась почти сразу — можно подумать, что хозяин сидел и ждал, когда кто-нибудь явится. Впрочем, он же врач, всегдашняя готовность, должно быть, уже стала рефлексом.

— Леон Валерьевич! Простите, что так поздно, — затараторил Дим. — Кажется, Леля отравилась. А «Скорая» неизвестно когда будет.

— Пойдемте, пойдемте. — Тот, мгновенно развернувшись, схватил лежавший на тумбочке чемоданчик, но тут же оставил его и порысил в глубь квартиры, спросив на ходу: — Что она приняла, вы знаете?

— Там блистеры остались… снотворное какое-то.

— Ай-яй-яй! Секундочку, только причиндалы нужные возьму…

За четыре-пять минут отсутствия Дима на шестом этаже ничего не изменилось: Леля все так же лежала, скорчившись, на боку.

Дышала. Живая.

Рассмотрев блистер, Леон Валерьевич неодобрительно покачал головой:

— М-да, тяжелый препарат. Откуда она его взяла? Какой идиот выписал такое женщине в нестабильном состоянии?

— Да это Ленька когда-то из Швейцарии привез. Я сейчас вспомнил. У него тогда проблемы со сном были. Ну бизнес, сами понимаете…

— Бизнес-шмизмес! — фыркнул тот. — Так. Принесите мне воды — побольше, ну банку какую-нибудь, да хоть ведро. Потом сварите кофе — сварите, не растворимый! — максимальной крепости. Или эспрессо, тоже пойдет. Кофеин, как это ни смешно, перорально нередко эффективнее работает, нежели парентерально… А я попробую…

Воды Дим принес в здоровенном расписном чайнике — литра на три, кажется. И еще декоративное ведерко прихватил — Лелька в него иногда розы ставила, длинные, с маленькими темно-бордовыми головками. Бухнул на пол и отвернулся. Сил не было смотреть, как смуглые, с коротко подстриженными ногтями пальцы что-то делают с бедным Лелькиным телом, пихают в полуоткрытый рот какую-то белую трубку…

— Ну-ка подержите ее за плечи, — скомандовал вдруг доктор.

Бесчувственное тело содрогнулось в пароксизме рвоты.

— Ах ты ж моя умница, — приговаривал врач. — Молодец какая! Давай выплевывай гадость, выплевывай, сейчас мы тебе и стимулятор уколем, и прокапаем, чтобы всю эту пакость нейтрализовать и вывести…

— Леон Валерьевич, она…

Дим не закончил вопроса. Ему страшно было выговорить конкретные, окончательные слова, после которых все станет безнадежно определенно. Но пожилой, все на свете повидавший врач понял.

Фальшивых успокоительных сентенций вроде «ничего-ничего, все будет в порядке» произносить не стал, нахмурился, дернул плечом и, производя какие-то манипуляции с ампулами и прочими приспособлениями, деловито заговорил:

— Препарат, конечно, тяжелый, но поглядим, поглядим. Белки глаз не пожелтели, значит, печень пока справляется. Насчет почек так сразу не скажешь, но будем надеяться, и тут обойдется. Хорошо, что ее еще до вашего появления стошнило, это уж после она сознание потеряла. Что-то там, конечно, успело всосаться, но организм молодой, сильный, борется за жизнь… Э-э, молодой человек, — бормотал он себе под нос, — вы даже не представляете, насколько наше тело заточено на жизнь и как оно способно за нее бороться. Пока человек в сознании, у него мысли всякие, идиотские по большей части — каких только глупостей не наделает. А вот когда внешнее управление отключилось, тут-то инстинкт самосохранения и берет власть в свои руки… ай-яй-яй, вена уходит, или я это разучился, старый дурак… ну ничего, ничего… Я, молодой человек, видел, как люди выживали после десятка летальных доз… Стошнило? Отлично! Это ж первая реакция организма на непорядок. Мозг, если ему не мешать, способен много чего блокировать в периферической нервной системе. Инстинкт самосохранения — это, я вам скажу, могучая вещь… Давеча привезли в соседнее отделение парня из какой-то волховской деревни. Столбняк. Причем такой, знаете, уже в полный рост, судороги парня чуть не в кольцо сворачивают. Ребята, конечно, стали делать все, что доступно, но мы ведь не боги. Поздно, в общем, привезли. Безнадежный случай. Абсолютно. Но представьте — выжил парень-то! И не просто выжил — на своих ногах ушел, ни в мозге, нигде никаких последствий. Даже ни единой косточки во время судорог не сломал… И чего ты стоишь? — рявкнул он вдруг на Дима. — Воду принес, молодец, а где кофе?