Квартира в Париже - Гийом Мюссо

– Уделите мне три минуты, я все объясню. Если после этого вы решите не отвечать на мои вопросы, то я уйду, больше вас не обременяя, и никогда не стану вам досаждать. – Пенелопа сидела неподвижно, и Гаспар воодушевленно продолжил: – Мы занимаемся поиском трех картин Шона Лоренца, написанных им в недели, предшествовавшие кончине. Это…

Пенелопа остановила его:

– В последние годы жизни Шон не прикасался к кистям.

– Тем не менее у нас есть веские причины полагать, что эти полотна существуют.

Она пожала плечами:

– Если так, то они были написаны уже после нашего развода, и в этом случае у меня нет на них никаких прав. При чем тут я?

Понимая, что от этой женщины, замурованной в своей горечи, ничего не добьешься, Гаспар решился на импровизацию:

– Я здесь с целью предложить вам сделку.

– Что еще за сделка?

– Если вы ответите на мои вопросы и если благодаря вам мы отыщем эти картины, одна из них достанется вам.

– Шли бы вы куда подальше! Если вы воображаете, что я еще недостаточно пострадала от картин Шона, то… – Сначала Пенелопе было страшно, теперь страх сменила злость. Встав с дивана, она подошла к маленькому холодильнику, встроенному в книжный шкаф на манер гостиничного мини-бара, вынула две маленькие бутылочки водки и выпила одну прямо из горлышка.

Гаспар вспомнил фразу Чарльза Буковски: «Найди то, что любишь, и позволь этому тебя убить». Яд Пенелопы назывался «Грей Гуз». Содержимое второй бутылочки она перелила в хрустальный бокал, который поставила на круглый столик на одной ножке, рядом с собой.

– Если бы не я, никакого Шона Лоренца не существовало бы вовсе, вы в курсе? Это я выпустила на волю его творческие силы, я отвернула краны его таланта. До меня он был мелким гарлемским мазилой, бездельником с косяком в зубах. Больше десяти лет, пока он не мог продать ни одного холста, я подставляла ему плечо. Только благодаря моей красоте, моим фотографиям, моей рекламе, моим изображениям на обложках журналов он смог стать известным художником.

Слушая ее монолог, Гаспар вспоминал неудачливую актрису, сыгранную Глорией Свенсон в «Бульваре Сансет»: то же обожание себя прежней, те же жалкие оправдания.

– Год за годом я была тем огнем, на котором разогревалось его творчество, его «криптонитовой девушкой». Так называл меня он сам, потому что был уверен, что не создаст ничего гениального, если рядом с ним не будет меня.

– Он был прав, – подхватил Гаспар. – Ваши портреты, написанные им, великолепны.

– Вы имеете в виду цикл «Двадцать одна Пенелопа»? Скажу вам честно: сначала эти картины мне льстили. А потом они стали меня подавлять.

– Почему?

– Из-за того, как на меня стали смотреть другие люди. В этом источник большинства наших бед. Я видела, как меня разглядывали, а главное, угадывала их мысли. «Хороша, – думали люди, – но до женщины с картины ей далеко». Знаете, в чем секрет работ Шона Лоренца, месье Кутанс?

– Нет. Откройте мне его!

2

– От работы с Шоном Лорецом прибавлялись силы, он был виртуозом цвета.

Услышав от Бернара Бенедика про Жан-Мишеля Файоля, Маделин почему-то представила седовласого старичка в серой блузе, давно перешагнувшего пенсионный порог. Но человек, с которым она встретилась в магазине на набережной Вольтера, оказался чернокожим моложе ее самой, с телосложением платяного шкафа, прической растамана и серебряными кольцами на всех пальцах, составлявшими дьявольскую семейку: змея, паук, мексиканский череп, козлиная башка… На нем были стоптанные мокасины, узкие джинсы и облегающая футболка под пуховиком без рукавов. Файоль немедленно сразил ее своим гостеприимством и открытостью: предложил кофе с печеньем на заляпанном дубовом прилавке. Сам его магазин с низким сводчатым потолком смахивал на средневековую лавку. Впечатление усугубляли полированные деревянные этажерки от пола до потолка, плотно забитые тюбиками с красками.

Причина прихода Маделин воодушевила Файоля, и он принялся отвечать на ее вопросы, даже не спросив, кто она такая.

– У меня куча знакомых художников, – начал он. – Большинство – себялюбцы с манией величия, мнящие себя воплощениями Пикассо или Баския[34] по той простой причине, что тоже пачкают холсты и находят жадных галерейщиков, выставляющих их мазню, и снисходительную публику, готовую рукоплескать чему угодно. – Он выудил из железной банки шоколадное печенье «Птит эколье». – Шон, несмотря на свой успех, был из другого теста. Он был скромник. Одержимость живописью не мешала ему проявлять интерес к окружающим. – Файоль откусил кусок печенья и долго жевал, как будто хотел поближе подобраться к источнику своих воспоминаний. – Вот вам пример. Я никак не мог набрать достаточно денег, чтобы заплатить за дом престарелых для своей мамаши. Шон об этом узнал, выписал мне чек и никогда не просил вернуть ему деньги.

– Значит, он был вам скорее другом, чем обычным клиентом, – подытожила Маделин.

Файоль посмотрел на нее так, словно она заявила, что Земля плоская.

– У настоящих художников не бывает друзей, – изрек он. – Именно поэтому они и становятся художниками. Я помогал Шону как мог, старался находить для него нужные краски. Ну и оказывал ему кое-какие услуги. Занимался, к примеру, рамами для его полотен. Он был очень щепетильным по этой части: подавай ему только американские, из светлого ореха – редкость, которую можно найти только в Иране.

– Почему вы называете его мастером цвета?

– Потому что он им был! Непревзойденным мастером! Молодость он провел, прыская на заборы и вагоны из аэрозольных баллончиков, но в начале двухтысячных полностью переродился. Он хотел учиться и превратился в уникального специалиста по истории пигментов. Редкий был пурист! Покажите мне другого бывшего граффити-художника, отказавшегося от синтетических красок!

Маделин рискнула задать вопрос о разнице между синтетической краской и природным пигментом.

Новый косой взгляд растамана.

– Вы же понимаете разницу между трахом и любовным соитием, между звуками mp3-плеера и виниловой пластинки, между калифорнийским и бургундским вином… You got it?

– Вы хотите сказать, что природные пигменты более естественные?

– Они дают более глубокие, более насыщенные цвета, а главное, они уникальны, за ними часто кроется тысячелетняя история.

Файоль пружинисто вскочил с табурета и ринулся в глубину магазина.

– Эти пигменты принадлежат к редчайшим, самым ценным в мире. – Сверкая глазами, он указал на полки, полные стеклянных емкостей с разноцветными порошками.

Эти прозрачные емкости разных размеров и форм сливались во впечатляющую палитру красок, от светлых, пастельных до совсем темных.