Таун Даун - Владимир Лорченков

* * *

Снова звонят из CLE[55]. Это моя персональная советница по поискам работы, сотрудница социальной службы провинции Квебек с 20-летним стажем… Ветеран! Зовут ее Изабель, она носит строгий юбочный костюм, белую рубашку с отложным воротником, и у нее чудесные титьки третьего размера. Старовата, но это не беда! В свои пятьдесят моя Белль – так я ее зову – настоящий источник огня и вдохновения. Лупанарий – детский сад по сравнению с тем, что Белль вытворяет с моими ушами своим язычком. И пусть лишь по телефону… я все равно благодарен. Иммигрант – он вроде собаки. Не пнул – и уже за это ты можешь рассматриваться в качестве друга. Правда, потом, как и от собаки, от него трудно отвязаться… Поэтому Белль предпочитает, чтобы наши отношения происходили исключительно на расстоянии. Я предполагаю еще – сучка стесняется своей внешности. Может, это и не она – на том фото, которое, бренькнув, появилось в моем мобильном телефоне в виде электронного послания. Но мне без разницы! Лишь бы голос Белль оставался прежним. Таким… сексуальным… мягким… По голосу я ее и вычислил. Мне постоянно звонили из CLE этого дурацкого первые месяцы в Канаде. Что-то спрашивали. Пытались разъяснить, вешали трубку. Мне казалось, что это звонят по поводу работы, я страшно нервничал… на жену срывался. Когда научился наконец понимать квебекский акцент, то выяснилось, что мне звонили пожелать удачи в поисках рабочего места и справиться, не нашел ли я его? В таком случае они бы меня вычеркнули из списков. Ну и, само собой, внесли изменения в статистику! Национальное бюро статистики Квебека отчиталось бы на радостях о пусть небольшом, но все-таки росте национальной экономики… сокращении уровня безработицы… еще одна история успеха! Как я мог найти эту самую работу, не уточнялось. Хотя… почему нет. Все стало ясно очень быстро, просто мне не хотелось верить. Работы ведь полно. Уборка мусора, перевозки старой мебели, стрижка газонов… Хоть жопой ешь! Десять долларов в час минус налоги. Совсем не то, что зарплаты бездельников в CLE. Как-то я туда зашел… Человек триста насчитал. Кто с отклонениями в речи, у кого цвет кожи хороший – в смысле, недостаточно расистский, – у кого протез вместо ноги… Всех трудоустроили! Всех взяли на 40 часов в неделю с отпуском раз в год по два месяца, страховками и выплатами. Я встал в очередь… прождал три часа… сунулся в окошко кассы. Там ронял слюни какой-то парень с церебральным параличом. Мы его, кажется, зарезали потом, во время погрома инвалидов в Монреале. Я ему втолковал, что мне звонит и звонит какая-то дама из CLE… некая Изабель… и все время пытается мне что-то сказать. Удачи желает. Парень, роняя слюни, выдал мне бумажку, в которой значилось, что время моего рандеву с советником Изабель запланировано на… Ждать предстояло еще три месяца. Все стало ясно – в который раз… как всегда в Монреале… – и я пошел домой. По пути отобрал стаканчик с мелочью у какого-то наркомана в метро. Тот явно принял, даже подняться не смог. Просто покричал что-то вслед. Но мне было все равно. В это время и позвонила Изабель. Сказала, что наблюдала за мной из-за специального стекла – мы их не видим, они нас видят – и в курсе моего желания встретиться. Только зачем? Весь смысл CLE – и вообще социальной сферы Квебека – в том, что тебе дают не удочку, а рыбу, и… Ну и обычное дерьмо, которым они кормят приезжих и друг друга вот уже двести лет. Столько раз я про эту сраную удочку и рыбу слышал, что у меня такое впечатление, будто я на слете рыболовов Канады вот уже пятый год присутствую. От лицемерия тошно стало, но голос… Что-то в нем было такое… Как в червивом яблоке. Еще я сразу заподозрил в ней изъян… некую надломленность. Вся эта история с подглядыванием за мной через стекло. Так что я честно спросил ее, не хочет ли она мне помочь на словах. Но не в рамках своей гм… специализации. Что я имею в виду, поинтересовалась Изабель. Ну давайте честно. Проку от вашего CLE сраного меньше, чем от козла молока, перевел я фразу буквально, после чего пояснил ее смысл. Так зачем же вы мне звоните? Не звоните! Не могу, с горечью отвечает Изабель… Ее работа и состоит в том, чтобы обзвонить 200 таких дебилов, как я, – ежедневная норма – и всем пожелать «удачных демаршей в поисках трудового места». Воодушевить! Вот и все… Остальное должны сделать вы… Проявить инициативу! Ну раз так, проявил я инициативу, не хочет ли она провести время с толком. Раз уж она все равно обязана мне звонить. Снова Изабель интересуется. Что я имею в виду? Мы могли бы – пошел я ва-банк – устроить небольшую м-м-м-м горячую линию… Секс по телефону! Судя по молчанию Изабель, не бросившей трубку, я ее заинтриговал. После паузы – я насчитал тридцать пять ударов сердца – она попросила меня прояснить предложение. Куда уже проще! Я слегка сдал назад. Сказал, что иммигранту одиноко… очень одиноко на новом месте… Семьи разобщены… жены уходят… мужей бросают… Вдобавок нужна разговорная практика. Не официальная! Нужен разговорный… простой, как улица, французский… то есть, простите, квебекский язык. Понятно? Так что она, Изабель, могла бы звонить мне, скажем, раз в неделю и устраивать то, что люди невоспитанные, с узким кругозором называют «сексом по телефону». Мы же назовем это «интеграция вновь прибывшего в культурную и языковую среду Квебека во время поисков методов решения вопроса получения рабочего места». Целый научный доклад получается. Ну так что, она согласна? Тогда пусть валяет и расскажет, что на ней сейчас надето. Прямо сейчас, да. И знаешь… давай на «ты»! Изабель все это так разгорячило, что – сама позже мне как-то призналась – она по приезде домой на ананас села. Прямо в холодильнике нашла, взяла и села! Как была, в кружевных черных трусиках, о которых мне в тот день рассказала. Я так и знал, что сучка ищет сук покрепче. Белье-то она надела еще до того, как мы с ней по душам поговорили… Позже она для меня разное надевала. Иногда чулки… бывали колготки… а порой я просил ее вообще ничего под юбку не надевать. Она в такие дни ходила сама не своя и даже периодически ошибалась номерами. Звонила не тем дуракам, которые еще надеялись работу найти – как я, – а ребятам поумнее. Кто уже сел на пособие по безработице. Многие со страху даже в штаны клали. Неудивительно. Получил все бумажки… оформил справки… все жилы из тебя вытянули… кровь сцедили, и вот, печать получена! Ликуешь! Бежишь домой, несешь в кулаке аж восемьсот долларов. И так каждый месяц! Целое состояние! Дома дерешь жену как следует, ложишься на диван посмотреть ТВ… и вдруг звонок. Какая-то манда из CLE желает тебе удачных демаршей в поисках работы. Получается, пособие по ошибке отменили?! От такого и поседеть можно! Не удивлюсь, если у кого-то из бедолаг, которых Изабель по ошибке обзвонила, и сердечный приступ случился. Ничего, ребята, я за вас отомстил. Когда узнал об этом – она хихикала, рассказывая, – то велел ей снять с себя трусики, раздвинуть ноги пошире и пошурудить в себе свернутой в трубочку брошюрой… «Правила и регламент обращения с посетителями CLE, проявляющими признаки нетерпения и агрессии во время ожидания встречи с советником по поискам работы…» Толстенный фолиант! Кончила четыре раза, вся обложка пропиталась! Позже Изабель этот фолиант высушила и отослала мне почтой. Посылка в килограмм! К счастью, платило за все государство. Ну налогоплательщики. Так что снова иммигранты за все заплатили, да… Бумага, которую прислала Изабель, пахла так… Что-то от корицы было в запахе подсохших выделений ее манды. Может, у нее кто-то из предков был выходцем с Явы, где голландцы собирали пряности? А может, она просто любила чай с корицей. Тем более может себе это позволить. Покупает специи в экологических магазинах. Перец и травы, выращенные на фермах, где нет детского труда… никакой химии… Все чистое, правильное. Вечное канадское безумие. На говно исходить из-за того, как выращивают кофе в 10 тысячах километров от них, но не замечать бесчеловечной эксплуатации иммигрантов у себя под носом. Тут сразу вся экология улетучивается. Отправляется в задницу! Помню, перевозили целый офис каких-то бородачей в шортах и клетчатых рубашках. Хипстеры. Ну и, само собой, педерасты. Везде – плакатики с плачущими негритятами. Надписи: «Покупай, если это не вырастил ребенок». Зеленые листочки. Измерители уровня пестицидов. Achetez équitable[56]. Весь день носили металлические сейфы… Гремела мелочь… Со мной работал Сэм, парижанин. Черный, чернее некуда. В Париже у него остались трое таких вот, как на плакате, засранцев. И что же? Никаких «чаевых», ничего équitable. В жопу, все в жопу. Справедливость – это когда далеко. А когда под носом – хоть ты с голода сдохни, ничего тебе не дадут. И так – везде. В Древнем Египте было так, в Месопотамии… разглагольствовал Сэм, который приехал в Квебек хоть чего-то заработать, пока мальчишки росли в пригороде Парижа и у старших сверстников учились жечь машины. Всегда и везде рабочему человеку – жопа. Он говорил правду, хотя ни он, ни я не были рабочими. Оба, что называется, прогнившая интеллигенция. Я – бывший писатель et chargé de communication[57], Сэм – специалист по истории языка. Два недоумка! Таких умников в Квебеке и своих полно! Естественно, никаких шансов… Никакой работы. Только в грузчики. Так мы с ним и познакомились, и он мне понравился. Здоровый черный парень. Нет-нет. Мы оба были слишком увлечены мандой, чтобы дать основания для сиквелов книг о русских писателях, предпочитающих больших негров. Я принимал все цвета… лишь бы ими играла манда. Именно поэтому она стала для меня радугой, что, конечно, с учетом современного контекста достаточно забавно. Я делился с Сэмом, и он соглашался. Манда выглядела для меня нездорово желтой… и весело-оранжевой… блистала алмазом и наливалась фиолетовым… чтобы покраснеть артериальной кровью и зажурчать слабой голубизной источника близ побережья Средиземного моря. Каждый охотник желал знать, где сидит фазан. А я всегда желал знать, где манда, и за обладание этой тайной готов отдать все, что у меня есть. Манда Большая и ее вечная спутница на небосклоне – Манда Малая. И Венера между ними, посередке. Как раз там, где и полагается быть клитору. Или то была Полярная звезда? Понятия не имею, могу лишь сказать, что всегда и везде видел мохнатку как ориентир. Она сияла мне с высоты мира, и я всегда шел на нее, следовал выверенным курсом… и рано или поздно приплывал домой. Во время самых страшных бурь… самых жестких испытаний… я знал, что всегда могу найти путь… Пенелопа не ждала меня, нет. Она следовала за мной, и мы с ней пели друг другу, преодолевая морские мили близ Саргасова моря, где обитали сирены. Я был – и я есть – Одиссей, который носит свою Итаку с собой, и поэтому ему некуда возвращаться. Мы и так уже дома. Я улыбался своей Пенелопе, мы сушили паруса, и сушили детские распашонки на веревках для парусов, а если ночью попадали в туман… густой… я просил ее лечь навзничь, раскинуть ноги пошире и посветить мне. Она так и делала. Яркий свет выводил нас из морского молока… молоки Посейдона, спустившего между ног наяды… и мы попадали на лазурные берега Средиземноморья. А когда ветер дул совсем в другую сторону, мы попадали, наконец, в мрачный Океан. Гипербореец, он ничего общего с жизнерадостными эллинами не имел и волок нас за собой до россыпи островков в северном море. Что это за земля? – спрашивали мы с Пенелопой друг друга и себя же. В нашей шлюпке, укутанный проводами, сладко посапывал наш Телемах. На щите, выкованном Гефестом, плясали его игрушечные человечки. Земля, куда мы попали, напоминала брызги от разбившейся чашки. Так выглядела с небес Канада. И мы вплывали в нее, как в Аид, приготовив для Церберов двенадцать тысяч долларов, трех овец, декларацию о признании ценностей свободного Квебека, подписанную всеми совершеннолетними членами семьи, и также ими же – за детей и подростков. Вдали полыхали огни. Это небоскребы Монреаля подмигивали самолетам с просьбой лететь чуть повыше. В одном из таких зданий, облицованном зелеными стеклами, мы с парижанином Сэмом катили на тачках сейфы и столы да рассказывали друг другу обо всем, что повидали в жизни. Еще он спрашивал у меня совета. Что делать с тем здоровенным парнем… Андрийка, кажется? Он, Сэм, не знает русского языка, но довольно долго проработал с русскими, чтобы понять: этот парень говорит что-то плохое. Сэм не ошибался! Украинский паренек, невероятно красивый, – глаза у него были выразительные, как у актера немного кино… но те-то их подводили!.. – всем с гордостью рассказывал, что он расист. Гордился! Меня это нисколько не смущало. Расист и расист, почему нет. Но какое отношение это имело к Сэму… одному из лучших моих напарников?.. В отличие от украинского паренька, Сэм не филонил. Работал, выручал напарника! Андрийка же постоянно крал «чаевые» и рассказывал, как ему мешают жить в Монреале негры и чайки. Удивительно. Ведь как раз для меня-то негры и чайки стали в Монреале единственной отдушиной. Любо-дорого послушать чаек перед дождем, и приятно было посмотреть на какую-нибудь черную девчонку… из породистых… которая несет себя и свою голову словно драгоценный сосуд. Сколько грации! Наверное, и манда у нее была грациозная! С достоинством! У украинца достоинства не было. Его привезли в Монреаль в возрасте пяти лет… в контейнере. Мать его оказалась алкоголичкой – тоже мне беда, мои-то дети как-то живут, – и он выписал себе этим индульгенцию на всю жизнь. По утрам пробирался на общий с соседями балкон и плевал на прохожих, идущих мимо дома по парковке у торгового центра. Хорошо бы стрелять, а не плевать. Вот было бы здорово парочку ниггеров шлепнуть. Далее следовал стандартный набор: черножопые, грязь, налоги и прочая. В принципе, все это правда. Только относится она вообще ко всем в Монреале. У всех нас жопа черная от грязи, все мы химичим с налогами, и все мы – прочая и прочая. Иногда мне кажется, что этот город недурно прочистить ершиком… Как унитаз! Чтобы он, значит, снова заблистал. Совсем как зубы и белки Сэма, когда я ему дословно и дотошно – слово в слово – перевел, что о нем болтает украинский красавчик. Честно говоря, я даже решил на следующие дни взять пару выходных. Не выйти на работу! Кому охота становиться свидетелем преступления. Тем более если свидетелей нет, то и преступление не докажешь. Так что всем буквально пришлось поверить, что парень выпал из окна того триплекса, и прямо головой на тротуар. Слава богу, не умер! Просто перестал ходить, разговаривать… Сидит, мычит в кресле инвалидном и слюни пускает. И надо же, что первым помощь ему оказал Сэм… которого Андрийка так честил… Бросился по лестнице, вызвал «Скорую», держал голову на коленях… Когда я обо всем этом рассказал Изабель – как раз настало время очередного ее звонка, – она прямо вся загорелась. Просила у меня контакты фирмы, личный телефон Сэма. Я обещал подумать. Если уж в сутенеры, то хотя бы процент брать! Опять же, где гарантия того, что сучка не позвонит в Управление по рабочим конфликтам и компанию эту не закроют? Мне, в принципе, все равно. Директор «Весттранса» – скользкий, мутный Сергей откуда-то с севера Молдавии – симпатии вызывает не больше, чем мурена. Даже меньше! Мурена хотя бы задумчивая. А этот мельтешит все время, как головастик в луже. Вечно обкрадывает… недодает денег… Чеки выписывает такие, что налоги потом сам же и доплачиваешь – где такое в Монреале бывало! – и все время норовит на времени обмануть. Одним словом, говно. Его мне не жалко. Но зато и работы не будет! Да и Сэму деваться некуда. Дети в Париже начнут плакать. И тут уж – фотографируй не фотографируй – им никто не поможет. Разве что в Африку отправить. В дети-солдаты. Или чтоб как-то по-другому сдохли, но красиво: и перед оператором из Европы… еще лучше, из Штатов! Тогда есть шанс. Иначе… Так что я прошу Изабель подождать и спрашиваю, что на ней сегодня за бюстгальтер. Цвет? Синий, с белыми лилиями, говорит она. Трусики, говорю я. Белые, хлопчатобумажные, в них жопа – будто каждую ягодицу в ладонь взяли… говорит она. Речь путается, словно у Изабель инсульт. Что, сучка, потекла? – спрашиваю я. Да, – мычит она. В туалете прячешься? – говорю я. М-м-м-м, – говорит она. Хочешь, небось, чтобы отшлепали? – говорю я. О да, – сипит она. Лучше подрочи, – велю я. Дрочу, – говорит она. Слушай, а может, поможешь с работой, а? – говорю я. Или там полтинник на пару недель в долг, а? М-м-м-м-м… Лучше подрочи, – говорит она.