Таун Даун - Владимир Лорченков

* * *

Первым делом в Париже напиваюсь до усрачки. Гляжу на крыши Парижа, по которым скакал еще Генри с фаллосом наперевес – из того капали чернила… явно подхватил что-то литературно-венерическое в Париже наш Миллер. Отвлекаюсь, чтобы отпить еще джина из литровой бутылки. Всего семь евро! Так дешево! В Париже дешевая выпивка, женщины одеваются, как женщины… тепло, каштаны, в лавках багеты торчат из корзин, как члены из мохнаток. Как все это удивительно. Как я отвык от жизни! Гляжу на черепицу домов и все твержу себе. Это не я, не я, не я. Это не со мной. Персефона, выпущенная из ада на летние каникулы, вот кто я. Только каникулы мои длятся не три месяца, а неделю. И, конечно, их засрали. А кто? Русские! С утра до вечера я только и должен делать, что выслушивать невыносимых русских. Каждый из них приходил со своей историей. Изюминкой, видите ли! Каждый русский – это такой большой, червивый пирог, который наличие червей в себе оправдывает этой самой Изюминкой. Наверное, нужно объяснить. Выставка называлась «Дни русской книги в Париже: два берега одной реки». Или «Солидарность во всем мире ради мира в солидарности: русской книги дни в Париже». Как-то так. Открывали ее в посольстве России во Франции, было много золота, мало еды и много людей в костюмах с лицами-кувшинами. Каждого сопровождала длинноногая Таня, Аня, Галя… Родом из Гагаузии или Украины. Недавно приехала в Москву, покоряет… Они представляли фирмы, нанятые по субподряду организаторами, нанятыми по субподряду Министерством культуры России. Собственно, на каждую Таня-Галю и приходился один мужчина в костюме с кувшином-рылом. Мужчина смотрел на свою ТанеГалю глазами, которые можно обозначить как «глаза человека, старающегося смотреть с поволокой». Видимо, это означало «осень патриарха». Вечером, после выставки, мужчины с кувшинорылами увлекали ТанеГаль – каждый свою – куда-то в город… возвращались в номера вместе… Судя по отсутствию шума, ничего интересного в номерах не происходило. Так, петтинг и минет. Что еще? ТанеГали носили фотоаппараты, чтобы, значит, хоть какая-то польза от них была. Еще мне и десятку бедолаг, привезенных в отель без горячей воды и выставку без воды вообще – посрав, мы вытирались руками, после чего вытирали их об стены… помещение буквально пропахло говном… – пояснили, что ТанеГали решат наши проблемы. Каким образом ТанеГаля, не говорящая по-французски, может решить мои проблемы в Париже? Что подразумевается под словосочетанием «мои проблемы» – мои проблемы вообще или некоторая их доля… та часть, что возникла во Франции или… В таком случае, как ТанеГаля, сопровождающая в качестве переносного рта костюм с кувшином-рылом из Министерства культуры России, может решить вопрос? Или вот… Много таких вопросов пришло мне в голову, некоторые из них я даже задал. Ничего другого от меня не ожидали. Репутация скандалиста! Ко мне в номер пришла гагаузская ТанеГаля и, морщась – я открыл, лишь обмотав бедра полотенцем… я купался! – сказала, що сутощных не буде. Я улыбнулся и поправил полотенце. Чуть вниз… Но она ушла. Без сомнения, ТанеГаля знала… да просто видела! – что у меня большой и крепкий член. Но он не представлял собой выгодного вложения. Напротив, это его я бы вкладывал в ТанеГалю. А ведь это было бы справедливо! В конце концов, ведь на мои «сутощные» привез в Париж сучку русский вор и дурак из какого-то там их Агентства по печати или где они штаны просиживают? Ладно, жене не изменил, и на том спасибо! Но оставался вопрос питания… довольно острый. То, что мне подали в самолете – булку с маслом, кусочек печенья… рейс был самый дешевый! на еду во время полета денег пожалели, не то что на позолоту! – давно уже израсходовалось, ушло в энергию! Я в полете умудрился написать страниц двадцать. Вновь почувствовал себя писателем. Зря, конечно, зря. Что-то такое про любовь… преступления. Лилия и подсолнух! Вот такое название. С претензией. Конечно, все это было не нужно, лишнее… Но у меня не было выбора, я как спортсмен, лишенный базы: стадиона, бассейна. Мне нужно хоть что-то делать, лишь бы мышцы не застаивались. Вот я и занимался этой чепухой. Впроголодь. После я приоделся и отправился на открытие в посольство. Все было как всегда в Париже – хорошо, если не считать того, что из-за работы на погрузках у меня стала шире спина и пиджак треснул между лопаток. Пришлось заклеивать черным скотчем! Но в посольстве сияло так много золота… пошлости… глупости… что этого даже никто и не заметил. Сначала для нас немного поиграли на пианино, потом мы долго благодарили какого-то Мединского… ну и Путина! само собой, Путина! – затем вновь заиграло пианино. Потом ко мне подошел литератор Садулаев, мы отлучились… Своими оскорблениями я довел его до необходимости дать мне по морде, торжественно и чуть волнуясь, сказал Садулаев. Спросил, есть ли у меня что возразить? Возразить было нечего. Я в самом деле довел его! Из посольства нас выгнали, так что мы недолго дрались в какой-то подворотне. Оба мы когда-то занимались боксом, поэтому считали себя неплохими бойцами. Какая ошибка! Мы не учли возраст. Я близорук, а он оказался сердечником. По прошествии двух минут драка зашла в тупик. Мы ведь, как полагается бывалым боксерам, не ходили, а танцевали. Порхали, как бабочки! Стоило ему сделать шаг назад, и я уже не видел, где он. Стоило мне запрыгать активнее, он начинал задыхаться. Все это выглядело печально. Я колотил какие-то, видимые только мне, тени, а он сидел где-то в стороне, держался за грудь и глубоко дышал. Дуэль потеряла всякий смысл. Ну и, поскольку я уже ничего не видел, а у него прихватило сердце, нам пришлось положиться друг на друга, чтобы выбраться из подворотни. Он вел меня за руку, показывая направление, а я придерживал его сбоку, чтобы он не упал. Так мы вернулись в посольство. К счастью, банкет еще не закончился! Так что я успел съесть несколько бутербродов… запить водкой… Нищета – как война. Все происходит быстро. Ты должен брать все, что можешь. Если бы на обратном пути мне симпатичная девчонка попалась, я бы не раздумывая ее трахнул где-нибудь в подворотне. Благо опыт шатания по ним у меня уже появился! Но город жил и ночью, и народ шел, шел… слишком светло… Я завидел вдалеке фигуру с длинными ногами. Пристроился… Это оказалась ТанюшеГаленька. Она присматривалась к меню ресторана на улочке по соседству с отелем. Что там на ужин сегодня? Был хороший провансальский салат… Фуа-гра, сухарики, бекон, помидоры черри… Огромная миска стоила тринадцать евро. Я видел, как течет масло по подбородкам посетителей ресторана… так же обильно, как мои слюни… И вот, к посетителям собиралась присоединиться ТанеГалечка. Сучка явно получила не только порцию чистейшего белка за щеку, но еще «сутощные». Но я испортил все дело. Аппетит испортил! Это нормально, это обычная участь бедных… Завидев меня издалека, сучка засмущалась, сделала вид, что идет в отель. Я не отставал. Почему нет?! Решил трахнуть ее силой. Это случилось бы так неожиданно и было бы нелепо, что она явно не знала бы, что делать. Так что я ускорил шаг. Она тоже! Я перешел на бег! Она побежала! Неслась, и фотоаппарат на ней болтался, как член импотента. Туда-сюда. Нелепый маятник. Я загнал ее в боковую улочку и уже слышал ее дыхание, как вдруг дрянь пропала. Что делать? Улица оказалась темная, без освещения. Я ничего не видел. А Садулаева, который бы мог показать мне путь, со мной уже не было! Он, видимо, лежал в номере, отдыхал. Пришлось идти вдоль домов, ощупывая каждый. Наконец нашел выход. Туда моя беглянка и сунулась. Я узрел свет, пошел на него и вышел к отелю. Бросился к лифту, но там вместо длинноногой юной козы стояли вечно угрюмый алкоголик, литератор Сечнин и его жена, злая толстая бабища. Ее звали, как улитку в «живом уголке» моей школы. Елизавета. Насколько я знал, с другими писателями они дерутся всегда парой, так что в лифт зайти не рискнул. Помахал издали. Бонжур, месье Лорченков, прошипела Лиза. На днях я попросил для нее ключи от номера… проклятый негр портье не понимал русского! какая наглость! – и это ужасно Лизу расстроило. Сучка злилась на меня за то, что я говорю по-французски. В этом смысле русские литераторы так же завистливы, как и молдавские грузчики в Монреале. Одни комплексы! Bonnе soire[64], машинально поправил я. От этого лицо у нее – насколько это возможно для шара – вытянулось. Дверь, к счастью, закрылась, и я избежал второй дуэли за вечер. Не спеша поднялся в номер, достал бутылку джина – семь евро, кусок сыра – два евро, и хлеб – полтора. Стал подбивать баланс. По всему выходило, что до конца поездки придется побираться. При этом в Монреале меня ждала семья, которой я оставил долги. Следовало что-то придумать, решил я и, чувствуя себя очень сильным, уснул. И, разумеется, я ничего не придумал.