Санаториум (сборник) - Людмила Петрушевская

А один близкий, ближайший друг совсем сошел с разума и не пришел на погребение, наорал по телефону на бедную вдову, что нельзя было сжигать! Нельзя сжигать верующего православного! (А там просто исполнили волю покойного, он так, как бы между делом, упомянул.)

И это ранящие мелочи.

Но вдова, хлебосольная, заботливая, всех рассадила, обо всех думает, перемещается из комнаты в комнату – не как обычно: «вдова – центр внимания», бессильно сидящая, вокруг которой только встать на колени. Нет, тут хозяйка спокойная, деловитая, даже слишком, какая-то встрепанная, не усидит на месте, движется, вертится вихрем, наконец все замечают, что с ней что-то не то. Пытаются ее усадить, нет. Она снова пускается в круговерть, перемещается, попусту хлопочет, все уже выпили, закусили, опять сказали тост – она крутит головой, идет деловым шагом, возвращается, по новой бросается на выручку на кухню, тащит тарелочку и вилочку пришедшему человеку.

Люди знают, что она больна, у нее была тяжелейшая операция, облучение, и все это произошло совсем недавно, но ее энергия буквально потрясает. Разговор только о вдове – сядь, сядь, сядь, мы в порядке. Нет, опять пошла своей деловитой походкой. Все гости солидно устроены, течет неспешный разговор, обычный хор посмертных, иногда даже веселых, восхвалений, а она, как последняя прислужница, мечется, нигде не находя пристанища.

Теперь: все думают – мы уйдем, как она останется? Общее шушуканье на эту тему и вдруг прояснение на лицах: с ней живет одна иностранка. И поночует какое-то время подруга.

Дальше общая мысль о недавнем прошлом, как у них двоих шла просто гонка, кто первый домчится до финиша. Весной (сейчас уже октябрь) жена его снарядила в путешествие по островам какого-то южного моря, где плавал Одиссей, – в долг причем, в прекрасной компании искусствоведов-друзей, которые всё и оплатили, дорожа его беседами. Небо, море, катера, машины, отели – чудо! Он вернулся счастливый, а она легла на операцию, очередную операцию, и потом ей назначена была химиотерапия. Такие дела.

Он, разумеется, жил за ее счет и ее трудами. Всё, всё брала на себя именно она: ухаживала за уходящими на тот свет обеими матерями, затем затеяла переезд в общую квартиру (до того они жили в разных – и что?), съехались, она упаковывала, перевозила, разбирала – расставляла библиотеки, вещи и посуду в шкафы, ставила диваны, повесила занавески, постелила половик под дверью, выстирала и выгладила белье, всю одежду, всё! И прожили в своей тишине и чистоте мало-мало. Жена поехала за результатами последнего анализа («быть или не быть»), вернулась с хорошими новостями – а он, ее муж, еще не остыл. Умер во сне.

Все это я узнала из разговоров. Поминки есть устное жизнеописание, дифирамб с примерами из биографии. Житие.

И я собралась уходить, и тут мне сказали, что меня довезет вот он, ему по пути. В прихожую вышел человек, кивнул, с ним уже поговорили.

Мы сели и поехали.

Долго стояли в пробках, был вечер, заполошный четверг, темно, огни, огни, пестрое море огней на уровне бамперов, шевелящееся у поверхности земли. Гарь, вонь – и спокойное, грустное лицо этого перевозчика с берега на берег. Он молчал, а я сидела и вдруг заплакала.

Мой перевозчик спросил:

– Виктор был вашим другом?

– Нет, нет.

Ему позвонили. Он ласково говорил с какой-то Машенькой, больше слушал, чем отвечал, и ничего не сказал о похоронах.

– Машенька, я тебе еще сегодня позвоню. У вас утро? Ну вот. Тебе в школу. Я перезвоню когда? Хорошо.

Судя по всему, это был звонок из Америки, и, скорее всего, это звонила его дочь. Судя по всему, она тосковала там без него. Судя по всему, его жена увезла дочь туда, за океан.

А сегодняшняя вдова-то как раз и оказалась его сестрой, меня предупредили («тебя повезет ее брат, ему по пути»). И девочке сегодняшние передряги, новейший муж тетки и его похороны были совершенно ни к чему.

Девочка, видимо, там плакала о нем, о своем отце.

Он редко говорил, как-то заученно, может быть, ему было неудобно отвечать при мне.

– Маруська, ну мы же договорились… Ты приедешь уже летом. Недолго осталось, недолго… Ну что ты… Ну перестань, маленькая. Будем рыбу удить. За грибами пойдем.

(На дворе стоял октябрь.)

– А, да, ну да, на Рождество… Твои лыжи висят на веранде. Повезу тебя на санках. Елка твоя выросла, игрушки в ящике все в бумажках и ждут.

А я все плакала.

Я плакала от безмерной любви к нему. От налетевшей на меня жалости к этому человеку, которого я увидела десяток минут назад. От его безнадежного взгляда, от его доброты, от его удивительного голоса.

Так бывает.

Похороны ударили наотмашь, я осталась без обычной защиты.

Больше я его никогда не видела.

…Через полгода мне позвонили:

– Ты знаешь, помнишь того человека, который тебя отвозил?

– Какого?

– Ну брата Ларисы, ну помнишь, похороны-то… Брат Ларисы, у которой муж тогда умер…

– Нет.

– Ну ладно. Все равно. Бедная Лариса, этот ее брат погиб.

– Боже ты мой. Бедная Лара…

– Бедная Лара.

– Боже ты мой…

Господь дал ему слишком много, так он сам считал, и спрашивается, что тут за грех, однако он выговорил эту фразу как покаяние, сидя за убогим столом в ресторане какого-то занюханного пансионата на прощальном банкете.

Но это был его единственный подвиг – сказать что-то понятное народу, правда, никто и не слушал мэтра, там все было на столах, вино, дешевая страшная водка, какое-то паленое шампанское, затем вода в двухлитровых пузырях, причем самых химических расцветок, от несуществующей в природе типа изумрудной до такой же оранжевой, далее: бутерброды с красной икрой (слегка комковатой и усохшей, правда), огурчики соленые помятые защитного цвета (как обмундирование б/у в лоханке), грибки соленые того же сорта, фрукты заморские (зачем-то нарезанные, причем еще вчера, а: чтоб не увозили в пакетах), короче, роскошный русский стол от спонсоров.

Влад бухтел:

– Печалуюсь, все научились говорить, сил нету.

(Да, все разговаривали помимо него.)

– Я один раз сказал одному великому поэту, наверное. Пришла моя подружка, говорит, ты стихи писать не умеешь. Он сидит, лицо серое, и сын напротив, я говорю, я бы тут немного исправил.

Т. е. идут воспоминания. Никто не слушает.

– Сын его женился на физике. И все, казалось бы, в порядке. Моя подружка пришла. Она говорит: «А вы знаете?» И никто не знает. Увидели, что она голая, и моя жена тоже. В сеть одета. То есть все видно, сеть на осетров, ячея крупная. Даже я поразился. Она у меня осторожная, много водки не пьет. Попробовала – вкусно. Ее даже милиция не берет, опасается. Только не делай движения навстречу своему счастью.