Вы там держитесь… - Диляра Тасбулатова

Ребята (рэкетиры, судя по всему) вапще ничего не поняли.

Во как мы развлекаемся.

Ха.

Позвонила Оля.

Я спрашиваю:

– Ну как дела?

– Да вот хотела с Тамарой Федоровной встретиться, водочки бахнуть, то да се, но смотри погода какая!

– Так ей вроде за 80?

– 90 исполнится через неделю. А тут еще смотри погода какая! Вот Иван Дмитрич и умер.

– Так ему вроде за 90?

– 95. Но смотри погода какая! Вот и умер. Если б не погода, не умер бы.

– Никогда?

– Ну до лета хоть дотянул бы: а то смотри погода какая!

– Так Анатолий Дмитрич вроде по бутылке в день водки может?

– Так он молодой: ему всего 82. Но седня звонил, сказал, что пока завязывает: видишь, погода какая.

Как-то опять позвонила Оля, и пока я с ней говорила, мама подошла с котом, сюсюкая.

Оля говорит строго:

– Мне вот что не нравится? Что вы у него в подчинении (серьезно так).

Я говорю извиняющимся тоном:

– Ну, он же в тапки не срет и не дерется…

Оля говорит:

– Твои мужики тоже не срали в тапки и не дрались, все равно ты была ими недовольна…

Позвонила Оля из своей любимой деревни Липино, где в это лето она застряла надолго.

Я ей говорю:

– Оль, не ругай меня сильно…

– Что случилось?

– На днях мне понравился один дядька.

– И что?

– Ну…

– Как фамилия?

– Да в том-то и дело, что неприлично простая…

– Иванов, штоле?

– Почти.

– Буду ругать!

– Почему?

– На фига тебе алкашня наша (говорит православная и чисто русская Оля). В Америке какого-нить Рабиновича подцепишь.

– Да он мало выпивает-то…

– Ага, уже знаешь, что выпивает! Сначала мало, потом всё из дому потащит, потом белая горячка, потом инсульт…

При этом у Оли никто дома не пил: странно. Вот консьержка Надя, как-то, придя поутру и увидев две рюмки, не убранные с вечера, начала горестно причитать.

– С этого и начинается (сказала Надя, которая долго лечилась от алкоголизма).

И я никак не могла ее убедить, что мы пили по сто грамм коньяку – культурненько так.

– Сначала культурненько, а потом соседа зарежешь или он тебя (сказала Надя обреченно).

Читая ночью роман Сарамаго «Евангелие от Иисуса» – под верещанье цикад в деревенской бане в Липино (интеллектуальная шарада, блеск, а с виду придуривается – якобы такой Коэльо: пошел туда, пошел сюда, рыбаки удивились, Магдалина сказала), – днем я очень хотела обсудить его с Олей.

Но как только мы начинали обсуждать, скажем, проблему добровольной жертвы Христа, как заходила или соседка, или алкаш Толян, или, скажем, шершень начинал кружить над нами.

На моих словах о том, что Сарамаго создает целокупный образ мира, в слове явленный, этот, бля, шершень сел мне прямо на нос.

– Целокупный, говоришь? – ехидно сказала Оля. – Значит, и шершень – часть божьего замысла.

– А он меня укусит? – спросила я с шершнем на носу, слегка гундося.

– А как же! – ехидно сказала Оля.

– И я умру?

– На все воля божья, – сказала Оля и, извернувшись, ловко прихлопнула его.

– Что ты наделала! – закричала я.

– Не живите так подробно – как сказал Лев Толстой одному завшивевшему христианину, который пришел посоветоваться насчет вшей: нельзя ведь никого убивать (резюмировала Оля).

Оля, молодая и красивая, московская и знающая в Москве всех и вся, все театры, исполнителей, архитекторов, историков и бог знает еще кого, прошлым летом засела в своей деревне и, как сама говорит, опро́стилась.

– Нашла я отличного дизайнера – серьги, ожерелья. Тебе подарю красивое на ДР (говорю я Оле).

– А мне зачем? (говорит Оля с интонацией деревенской старухи). Куда я хожу-то? Огород вот окучила, деревья подкопала, смородины накрутила…

– Оля, перестань ты со своей этой стилизацией!

– С какой стилизацией? На Илью Пророка такой гром был, испужалась я…

– Оля, ну хватит!

– Хаха, но я правда опро́стилась.

Ее муж как-то поставил эксперимент: провел зиму в Липино, и они вдвоем с одним местным даже на кабана ходили. Света не было, при свече книги читал, печку топил – мороз был под тридцать.

Так, Оля рассказывает, сильно одичал. Крокодил Данди такой. Всего одна зима (сам говорил) – и уже ничего не соображаешь: смотришь с ужасом сложные фильмы, и если человек о чем-то абстрактном тебе, типа метафизического апостериори, тебя так и тянет сказать ему:

– Хряк-то здоровенный был, мог и завалить.

Пошли мы намедни с Олей в гости к своим замечательным старым друзьям, в хорошую московскую семью с традициями.

Выпили, то да се, и тут Оля (она встает в пять утра) заснула прямо за столом.

Ну, и спит себе

Приходит их сын Ваня, начинающий кинорежиссер. Талантливый, креативный, энергичный, с характером.

Показывает мне на лептопе клипы, болтаем о кино, всякое такое.

Тут Оля просыпается и говорит ему:

– Режиссером хочешь быть? В стране, где никому не дают работать? Где главное не талант, а подхалимаж?

Ваня обалдевает, но Оля, не дождавшись ответа, опять падает головой на стол и засыпает.

Через полчаса опять просыпается и говорит:

– Кинопроизводство в упадке, никаких перспектив для молодых, это не страна, а территория – и так с 17-го года.

И опять засыпает.

И так раз пять.

Тут я вызываю такси, бужу Олю, мы с Ваней тащим ее в такси, где за рулем сидит славный парень-киргиз.

Пьяная Оля говорит ему:

– Вы понимаете, что в стране давно нет никакого реального кинопроизводства, страна в упадке и молодым талантам не пробиться?