Вы там держитесь… - Диляра Тасбулатова

– Спасибо вам! Я вашего совета послушался: она немного (он запнулся) билят теперь, но строго со мной! Билят немножко, только ночью, а потом совсем не билят – скромная женщина.

Скромная женщина, по-моему, догадывалась, о чем речь, и улыбалась эдак таинственно-порочно.

Вот какой я врач-сексолог!

Оцените.

Вызвала я как-то такси. Приехала огромная машина, а в ней оказался крошечный мальчик, на вид лет 14, киргиз (ему оказалось 19). Что такси, не видно, без шашечек.

Держится солидно: видно, что переживает из-за своего детского облика. По-русски почти не говорит и почти совсем ничего не понимает.

Ну, едем.

И вот тут нас останавливает мент.

Мент делает под козырек и говорит мне:

– Женщина, вы почему доверяете своему сыну вести машину? Он же несовершеннолетний!

– Это внук (говорю я).

Мент поднимает брови.

Таксист ничего не понимает и улыбается.

– Причем глухонемой (говорю я). Товарищ офицер, пусть внук покатается! Одна радость: вот я ему машину купила, а сама выйти даже не могу из нее – инвалид я. Наше дело стариковское, а ребенка порадовать надо.

Мент обалдевает и говорит мне комплимент:

– Для внука вы слишком хорошо выглядите.

– Спасибо (говорю). Я сына родила в 14, а он внука – в 17. Восток, сами понимаете.

Мент говорит:

– И далеко вы направляетесь? Опасно ведь? Он же еще и не слышит ничего.

– До метро. Потом там на стоянке машину оставим, вы не беспокойтесь.

Киргиз так и молчал (правда, я ему подмигнула, и он понял) и улыбался.

Мент отошел в полном обалдении.

Ехала в маршрутке.

Рядом со мной сидела унылая, но, правда, довольно интеллигентного вида женщина.

А сзади какие-то молодые люди.

Унылая женщина сказала:

– Вот че они пихаются, а? (Длинноногие юноши усаживались сзади нас и уперлись нам в зад своими коленями.) Хуже этого ничего нет…

– Почему нет? (сказала я). Горошина под матрасом еще страшнее. Или сломанный ноготь, к примеру. Или – вот это вапще кошмар какой-то – прошлогодняя коллекция…

– Коллекция чего?

– Ланвина (сказала я, едучи в маршрутке в старом пальто и из тюрьмы, куда хожу как правозащитник).

Унылая женщина (еще хуже одетая, чем я, и в ужасной оправе) приободрилась, почувствовала себя Боженой Рынской.

И вдруг говорит (увлеченно так):

– А что еще ужасно?

– Увольнять прислугу (сказала я, цитируя журнал «Татлер» – они там в прошлом году советовали, как это делать).

– А еще? (она уже сияла).

– Ехать в маршрутке в Химки (внезапно сказала я, опустив ее на землю).

Унылая женщина надулась, стала снова унылой и уткнулась в свой телефон – довольно приличный, насколько я понимаю.

Тут зазвонил мой, старый, я извлекла его из кармана, и она с торжеством посмотрела на меня и на мой бабушкофон.

Одна пожилая дама (старухой не назовешь, хотя ей сейчас уже 91), очень уважая Ленина, всю жизнь вместе со своей сестрой-близняшкой проработала в Музее революции.

Сестра недавно почила.

Но когда им было обеим по 90 (назовем их Ольга Иванна и Нин Иванна), они по очереди плавали на теплоходе по Волге.

Теплоход назывался «Феликс Дзержинский» (и до сих пор так называется), и сестры выбрали именно этот исключительно за его название. Хотя он был уже чуть ли не аварийный и кто его знает, что ожидало их на склоне лет, но сестры, преданные делу революции, решили, что этот проржавевший Феликс непотопляем ни в какую погоду, хоть бы и в сильный шторм.

Так вот, сестра моей знакомой Ольги Иванны, Нин Иванна, которая тоже любила Ленина и работала в том же Музее революции, попросила капитана теплохода собрать людей на лекцию (о вожде мирового пролетариата, но капитан не знал, о чем лекция, и сдуру согласился).

Нин Иванна рассказала собравшимся, что Ленин хотел мировой революции, но ничего не вышло, потому что народ оказался совершенно несознательный. Люди – точно такие же, видимо, несознательные, как те, по поводу которых сокрушалась Нин Иванна, – сначала ее слушали минут так 10, а потом начали зевать и переговариваться или уставились в свои гаджеты. Капитан был в ужасе, но робко предположил, что типа может хорошо, что этой мировой революции так и не произошло. И рассказал, что его прадеда, кронштадтского матроса, ни за что ни про что пустили в расход.

На что Нин Иванна высокомерно ответствовала, что типа прально прадеда укокошили, потому что его смерть стала основой всеобщего щастья всех людей.

Капитан даже и не обиделся, но спросил, почему этого самого щастья все нет и нет, и что пароходство продало корабли и теплоходы и другие плавсредства́ (он такое ударение поставил) черт знает кому и зарплата упала вдвое (он даже, как рассказала Нин Иванна, добавил неприличное слово на букву Б, но тут же извинился).

Нин Иванна опять возразила ему, что все это происходит не по вине Ленина, а из-за сильной несознательности пароходства, и что если тогда бы больше пустили в расход, то сейчас никто бы плавсредства́ не продавал бы каким-то бандитам или кому-то там.

И все бы шло по плану.

На что капитан ей возразил, что, мол, и так убили миллионов 30, а плавсредства́ все равно или распиливают на железо, или продают черт знают кому (он опять тихо выматерился, как свидетельствует Нин Иванна). И опять извинился.

Нин Иванна на секунду оторопела, но вновь пошла в атаку на капитана, сказав, что 30 миллионов – это все вранье, а кого в расход пустили, так это они как раз и мешали делу революции. И даже если не вранье, то, значит, эти 30 миллионов и мешали, вот их и пустили, не миндальничать же с врагами народа. Это все типа абстрактный гуманизм и другие буржуазные заблуждения.

Капитан перекрестился, вызвав тем самым недовольство атеистки Нин Иванны, и тут его позвали в рубку, а Нин Иванна величественно и в сознании своей рев. правоты удалилась в свою каюту читать «Материализм и эмпириокритицизм» (это ее настольная книга).

Ну вот.