Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного - Елена Арсеньева

Площадь перед храмом опустела, и только тогда Клеарх очнулся от своих размышлений и поспешно зашагал куда-то, совершенно забыв о том, что в сторонке его ждут рабы с носилками, ибо приличия требовали, чтобы знатных горожан, по примеру изнеженных афинян, несли по улицам рабы. Клеарх этого обычая терпеть не мог и частенько забывал о приличиях. Тем более сейчас, когда можно было вообще обо всем на свете забыть!

Лаис очнулась, когда ее грубо швырнули на холодный каменный пол. Вернее, пробудились все ее ощущения, которых она лишилась в то мгновение, когда увидела перед собой мертвое, изуродованное, оскверненное тело Гелиодоры с черными отпечатками чьих-то безжалостных пальцев на нежной шее. Больше она ничего не чувствовала, зато слышала почти все. И, главное, Лаис услышала, как в убийстве подруги обвинили ее — из-за данканы, ее данканы!

Той самой, потерянной.

Пока злорадно вопила Маура, пока Клеарх пытался защитить Лаис, пока с ним спорил архонт, пока что-то растерянно причитала Никарета и наперебой кричали люди, Лаис была погружена в телесное оцепенение. Однако разум ее отнюдь не оцепенел! Она в первое же мгновение угадала, кто убийца Гелиодоры, и поняла, что жизнь этой прекрасной, очаровательной, доброй и милой девушки была прервана лишь для того, чтобы отомстить ее подруге. Отомстить Лаис!

Кто мог желать этого настолько сильно, чтобы пойти на зверское преступление? Только один человек, которого Лаис недавно обманула и оскорбила своим обманом настолько, что он, конечно, готов на все, лишь бы уничтожить ее.

Это Артемидор Главк, кто же еще?!

Он каким-то образом дознался, что стал жертвой хитроумной аулетриды, которая во что бы ни стало хотела успешно выполнить свое выпускное испытание. Это Мавсаний проговорился, конечно… Артемидор что-то вспомнил из событий той ночи, заподозрил неладное и выпытал у раба правду. И решил отомстить.

И как же страшно он отомстил!..

Лаис сама виновата.

Когда Мавсаний явился в дом Клеарха и предложил свою помощь, он сразу сказал, что Лаис потеряла данкану. А он ее нашел… Почему, ну почему Лаис не потребовала ее вернуть?! Тогда все было бы проще. Тогда Артемидор, возможно, не задумал бы такой гнусный план. Тогда, возможно, он сразу убил бы Лаис. А сейчас…

Впрочем, нет, Артемидор желал не просто гибели Лаис. Он чувствовал себя таким опозоренным и униженным, что хотел и ее опозорить и унизить любой ценой!

Будь она просто убита, ее оплакивали бы горькими слезами. Ее все жалели бы! Теперь она будет казнена позорной казнью, она будет мучительно умирать, распятая на городской стене, а потом, когда смерть, наконец, соизволит за ней явиться, труп Лаис сбросят в какую-нибудь расщелину, где его будут клевать стервятники и все путники станут плевать туда, предавая проклятию убийцу Гелиодоры… Гелиодоры, ни в чем не повинной — только в том, что ей позавидовала злобная подруга.

Но ведь это же не так! Во всем виновата Элисса, которая остригла волосы Мауре и Гелиодоре. После этого они надели парики, и мерзкая Маура с чего-то взяла, будто Лаис завидует Гелиодоре. В самом деле, парик очень шел ей, но она стала так похожа на Мауру, ну просто до отвращения, что Лаис совершенно не могла выдавить из себя ни слова похвалы.

Что?.. Гелиодора стала похожа на Мауру? А может быть, Артемидор и его наемные убийцы просто перепутали? Может быть, они хотели убить именно Мауру? Все знали, что Лаис и Маура ненавидят друг друга, и никто бы не удивился этому убийству.

Конечно, Лаис не было бы так мучительно тяжело, у нее не разрывалось бы сердце, если бы ее обвинили в убийстве Мауры. Но считаться одной из убийц Гелиодоры… Жестоко изнасилованной, задушенной…

Лаис взвыла от боли в сердце и ударилась головой о каменный пол с такой силой, что на какое-то мгновение и впрямь лишилась сознания. Но тотчас ощутила, как чьи-то руки приподнимают ее, а голос бормочет:

— Лаис! Прекрасная Лаис! Я твой друг, я пришел спасти тебя и спасу!

Голос вроде был полон участия, однако он почему-то внушал Лаис неизъяснимое отвращение. Она попыталась вырваться из объятий его обладателя, однако тот оказался очень силен. И, хоть называл себя другом Лаис, объятия его были отнюдь не дружескими! Он тискал ее груди, шарил по бедрам и старательно пытался просунуть между ногами свой восставший мужской орган.

Лаис стискивала колени и изо всех сил изворачивалась, но он держал крепко, впивался губами в ее губы и шептал:

— Будь моей! Приласкай меня! И я спасу тебя, клянусь, даю тебе слово Демосфена!

Видят боги, Лаис на многое готова была ради спасения, которое позволило бы ей отомстить убийце любимой подруги! Она без малейших колебаний отдалась бы любому стражнику своей темницы, она соблазнила бы какого угодно, самого уродливого тюремщика, если бы он открыл ей дверь на свободу, однако имя Демосфена вызвало у Лаис прилив такого отвращения, что спазм сдавил ей горло — и ее едва не вырвало прямо во впившийся в ее губы рот знаменитого краснословца.

Лаис с силой отшвырнула его.

Демосфен отпрянул, возмущенно шипя:

— Дура! Неужели ты утратила всякий разум! Или хочешь висеть на городской стене, чтобы вороны выклевали тебе глаза еще живой? Чтобы зловонные мухи высосали твою кровь? Чтобы мокрицы грелись у тебя между ног? Хочешь сходить с ума от того, что не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой и даже не можешь отогнать от себя насекомых и гнусных птиц, пожирающих тебя, еще живую, словно падаль?!

Что и говорить, Демосфен блистал красноречием, как полуденное солнце — лучами, однако страшные картины, которые он рисовал перед Лаис, не повергли ее в безумный панический страх, а странным образом вернули хладнокровие.

Она огляделась.

В светце торчал факел, озаряя каменные стены мрачного помещения без окон. С одной стороны была тяжелая дверь, с другой — какое-то темное отверстие выше человеческого роста и довольно широкое. Возможно, там находилась еще одна темница?

Потом Лаис перевела взгляд на сидевшего перед ней Демосфена.

— Что ты потребуешь за мое спасение? — спросила она так спокойно, словно узнавала у него цену за какую-нибудь безделицу, а не за собственную жизнь.

— Я уже сказал! — тяжело дыша от неутоленного вожделения, простонал омилитэс. — Тебя! Твое тело, твою страсть! Ты можешь биться и орать, как девственная жрица Артемиды, которую насилуют разбойники, разрушившие храм; ты можешь лежать покорно и неподвижно, как лежала в первую брачную ночь моя невинная и непорочная невеста… К слову сказать, и сделавшись женой и родив мне трех детей, она продолжает так же уныло лежать в нашей постели… Но куда же это веду я свою тропу среди словесных дебрей?

Демосфен вдруг схватился за голову, и Лаис подумала, что он заблудился в этих самых «словесных дебрях», порожденных его же болтливостью, и забыл о сути дела, но тотчас сообразила, что это не более чем одна из фигур речи, к которым часто прибегают краснословцы во время своих выступлений!