Мораторий на крови - Марк Фурман

Некоторое время, пока машина стояла у последнего светофора к кладбищу, взгляд Сергея задержался на фотографии Милославского в газете, лежащей на коленях у бригадира.

— До чего схож, пид…..с. А что, Иваныч, если позвонить в редакцию, сообщить о вчерашнем захоронении? Журналюги быстрее нас разберутся, что к чему. Сенсации, скандальчики — это их хлеб.

— В редакцию, говоришь, позвонить? А ведь идейка стоящая. Только называть себя мы не будем, действуем инкогнито, есть такое мудреное слово.

Бригадир взял «Вечерний Тригорск», перевернул газету и, отыскав на последней странице телефоны редакции, потянулся за мобильником.

В каждом из тюремных учреждений есть свои большие и маленькие тайны. Растут они подобно траве за вскопанной запретной зоной, которая, если ее ко времени не скосить, шагнет и за колючую проволоку. Тогда может созреть такой чертополох, что поспособствует и побегу зэка. Эти тайны нечасто выходят за толстые крепостные стены. Оседают, растворяются в них, иногда на день, неделю, месяц, а то на десятилетия, становясь спутниками безмолвных каменных строений.

Но кроме секретов, присущего карательной системе стукачества, с древней как мир системой подслушивания и использованием в наш век прогресса самых современных электронных устройств, рядом существуют еще и люди. Разумеется, берутся (в этом нет сомнений) разного рода подписки о неразглашении у десятков сотрудников в погонах, равно и вольнонаемных граждан. Но именно среди людей, как в питательной среде от единственного микроба произрастают целые колонии, столь же стремительно распространяются и слухи. И тайна перестает быть таковой, как утверждал еще Шекспир: «Тогда лишь двое тайну сохраняют, когда один из них ее не знает».

Поэтому неудивительно, что одновременно с введением моратория на высшую меру в стране столь же быстро по централу разнеслась весть о проведении смертной акции и расстреле Милославского.

Одной из десятков женщин, работавших в тюрьме, оказалась бухгалтер Вера Сычугова, дочь которой Катя училась в одной группе с Аней Фальковской. Ей, дочери, вечером того же дня мать рассказала об исполнении смертного приговора. Катя, отличница и староста группы, была девушкой волевой и решительной. С разрешения матери она сразу позвонила Фальковскому.

Выслушав сбивчивый рассказ Кати, Фальковский какое-то время находился в полной прострации. Он попытался снять стресс от столь неожиданного известия обычным русским способом, но, даже выпив, так и не отошел от совершенно непредсказуемого события. Вчера — мораторий, его статья и вот — это известие! Наконец решив, что сообщение Кати надо завтра же проверить, приняв снотворное, журналист уснул.

Утром вся редакция сочувствовала заведующему отделом новостей, однако редко кто набирался смелости войти в его кабинет. Сам Анатолий Соломонович, с усталыми воспаленными глазами, всклокоченной шевелюрой, просматривал газеты, включал и выключал телевизор, листал какие-то книги, в беспорядке и вперемешку с ворохом прессы валявшиеся на столе. В целом он производил впечатление человека, ушедшего в себя, попросту убивающего время.

Калистратов, зашедший к товарищу, не застал его и неожиданно заметил на светящемся экране компьютера текст: «Уважаемый господин президент! К Вам обращается член Союза журналистов России Анатолий Фальковский, заведующий отделом газеты «Вечерний Тригорск». Три года назад у меня пропала дочь Анна, студентка 5-го курса филологического факультета нашего университета…»

Далее текст обрывался. Экран беспристрастно светился голубоватым светом в ожидании продолжения письма, однако, так и не дождавшись, угас, подобно недогоревшей до конца свече. Вместе с тем редактор подметил, что Анатолий пытается продолжить свое послание президенту. Рядом с компьютером валялись скомканные листы бумаги, пара авторучек.

Едва Калистратов вернулся в свой кабинет, как раздался телефонный звонок.

— Вас, Илья Борисович, какой-то мужчина уже второй раз домогается, — сообщила Лида. — Говорит, срочный разговор, требовал мобильный.

Калистратов взял трубку:

— Алло, я вас слушаю…

— Кто у телефона? — спросил неизвестный.

— Редактор газеты Калистратов. Представьтесь и вы, — предложил он незнакомцу.

— Мне это ни к чему. Есть для вашей газеты интересное сообщение. Вчера на городском кладбище захоронен заключенный, которого подвезли из централа. Их люди сказали, что это умерший туберкулезник, но, похоже, покойник убит. Лицом схож с маньяком, тем самым Милославским, о котором писала ваша газета и которого знает весь Тригорск. Могила номер 73-а, в самом конце ряда у южной стены.

— Назовитесь, — настойчиво попросил Калистратов. — Или лучше встретимся. В любом месте, хоть у нас в редакции.

— Мне это ни к чему, — повторил незнакомец. — А вы проверьте, товарищ редактор, повторяю, могила 73-а у южной стены. Все-таки сенсация, и не только для нашего города, коль там захоронен тот самый маньяк.

Калистратов хотел было продолжить разговор, уточнить детали, но на другом конце провода уже положили трубку.

Вновь вернувшись в сизый от дыма, прокуренный кабинет Фальковского, редактор застал его на месте, и, поскольку время близилось к обеду, Калистратов взял инициативу в свои руки.

— Вот что, Толик, — властно произнес он, — через двадцать минут едем обедать в Домжур, так что собирай бумаги, проветри помещение. Учти, из-за твоих сигарет все мухи в редакции уже отправились на тот свет.

— А нельзя ли без меня? Я только перекусил.

— Перекусил! Двадцатой по счету сигаретой. Давай-ка сосчитаю окурки, — редактор склонился над пепельницей.

Видя напор главного, Фальковский предложил:

— Пятьдесят на пятьдесят. Помещение я проветрю, давай, Илья, перекусим здесь. Пошли Лиду за закуской, а бутылка у меня найдется.

Но редактор уже принял решение:

— Ты предлагаешь пить в редакции! — возмутился он. — Чего-чего, а этого от тебя не ожидал. Ведь знаешь мою установку: напитки богов пить разрешено не раньше чем подписан завтрашний номер. Так что собирайся, стол уже заказан.

И, не слушая возражений Фальковского, Калистратов, уже обдумавший в связи со столь неожиданным сообщением детали предстоящего разговора, вышел, нарочито громко хлопнув дверью.

⁂

В ресторане Дома журналистов редактора «Вечернего Тригорска», впрочем, как и сотрудников газеты, хорошо знали. Регулярно, обычно дважды в месяц — в дни зарплаты, иной раз чаще, при левых гонорарах за заказные статьи, — небольшой зал оказывался переполненным сверх меры. А поскольку уйти журналисту из ресторана, ограничившись часом застолья, все равно что сбежать с финала кубка по футболу, где играет любимая команда, после первого тайма, или покинуть баню с единственным заходом в парную, то у входа в столь притягательное место нередко возникали внушительные очереди.