Лют - Дженнифер Торн

в сарафан. Вытаскиваю свой любимый, белый, с набивным рисунком в виде огромных бальзаминов, начинаю одеваться. Все это время Хью мрачно взирает на меня. Ясный будет денек. – Кружась, перемещаюсь к окну, шелк юбки ласкает бедра. Рука на миг нерешительно повисает в воздухе, потом отдергивает штору, впуская в комнату солнечный свет. На скале Иосифа – никаких костров. Сомневаюсь, что они вообще горели. Еще один рассеявшийся ночной кошмар в копилку к прочим.

– По-другому не бывает, – за моей спиной произносит Хью.

На секунду застываю, потом до меня доходит, о чем он. В День «Д» на острове всегда стоит ясная погода. Вот и славно, правда же? Чудесный денек, чтобы умереть. Подавляю желание расхохотаться. Надо прекращать так думать, даже в шутку. Вредно для здоровья. Надо же, подцепила эту заразу.

Хью неподвижно сидит на кровати, точно мраморная статуя, достаточно тяжелая, чтобы провалиться сквозь матрас, пол, нижний этаж.

Когда я, прислонясь к подоконнику, надеваю туфли, Хью, раскинув руки, вскакивает с кровати.

– Нина, остановись. Не нажимай на стекло. Недоуменно смотрю на него.

– И так весь день? Не подходить к окнам, остерегаться падающих предметов?

Во взоре Хью вспыхивает предупреждение.

– Нина, не издевайся. Я… – Отворачиваюсь и гляжу на золотой диск солнца, всходящий над морем, пока от сияния не начинает щипать в глазах. – Я не думала издеваться, я же знаю, что это… – Шиплю и прижимаю руку к груди.

Хью крепче обнимает меня за талию.

– Что такое?

– Трещина! Видишь? На окне. – Оборачиваюсь и показываю, с тошнотворной тревогой наблюдая, как она быстро расползается по стеклу. – Это ветка пробила. Ночью.

Хью уводит меня от окна на самую середину комнаты. Губы плотно сжаты, на верхней поблескивают капельки пота.

– Я забыла и просто оперлась о… Боже. Я ведь могла… – Сжимаю трясущиеся руки в кулаки и вновь их разжимаю. – Это ведь можно починить? Можно заменить стекло?

– Нет. Не сейчас. Мы идем завтракать. – Хью коротко целует меня в лоб. – Разбудим детей и съедим что-нибудь вкусненькое. Салли, скорее всего, тоже сегодня не спалось. Наверняка ей отчаянно хочется чем-то себя занять.

Он вымученно улыбается, но впервые за последние дни делает попытку изобразить беспечность. Я почему-то нахожу это очень трогательным.

– Сегодня наша годовщина, – припоминаю я. Хью издает тихий смешок. А, точно. – Продолжения в виде «С годовщиной, любимая. Счастья нам!» я так и не дожидаюсь. Произнести слово «счастье» сегодня ему не под силу. – Тебе идет это платье, – вполголоса добавляет Хью, пробегая кончиками пальцев по ткани. – Когда ты его купила? Когда мы были в Тавире?

Приподнимаюсь на цыпочки и целую мужа в холодную влажную щеку.

– Ага.

– В том магазинчике, где трещали попугаи?

– Точно! Помнишь хозяйку, помешанную на птицах?

– Как ни странно, помню. Мы тогда столько вина за ланчем выпили! – Наконец-то. Возвращение к нормальной жизни. Вспоминаем отдых, говорим о платьях. – Надевай его почаще. – Он обводит пальцем контур цветка бальзамина, потом за талию притягивает меня к себе.

В обнимку мы выходим в коридор.

– Кстати, если погода не испортится, можем сходить посмотреть на тупиков, – предлагаю я. – Чарли давно канючит…

Нет. – Рука Хью крепче обнимает мою талию. – Никаких дальних прогулок. Лучше проведем время дома. Желательно на первом этаже. Это, конечно, не гарантия, но так, по крайней мере, спокойнее. Хочу, чтобы дети чувствовали себя в безопасности, даже если… Ну, ты понимаешь.

Мне хочется кричать. Все, сейчас закричу.

– Да, конечно, – с улыбкой отвечаю я. Слышу, как внизу скребется в дверь Макс.

Шкряб-шкряб. Пауза. Шкряб-шкряб. Все-таки Салли, наверное, еще не встала. Хью открывает дверь в комнату Эммы и тихонько нараспев произносит: «Доброе утро». Когда в ответ Эмма восторженно взвизгивает: «Папочка-а-а!» – мое сердце сжимается, словно чьи-то когти сдавливают его все туже и туже.

Ни за что не поверю в реальность Дня «Д». Это какая-то идиотская зловредная шутка. Как сказка про Санта-Клауса, только страшная. После заката мне скажут: «Все, Нина, ты теперь с нами!» – я стану одной из них, и дело с концом.

Хью идет в комнату Чарли. Поворачивает дверную ручку. Я перестаю дышать. Слышу, как сын садится в постели и сонно бормочет:

«Доброе утро», и только тогда выдыхаю.

Прошло два часа, сказал Хью. Коридор словно сузился вдвое. Зажмуриваюсь, потом широко распахиваю глаза и кричу через плечо:

– Пойду выпущу собаку!

Спустившись по лестнице, вижу Салли: в сапогах и плаще, она стоит на коврике в прихожей и гладит Макса по задранной голове. Заметив меня, она медленно шумно вдыхает, после смущенно качает головой. Она явно на нервах.

– Только вернулась из деревни, – сообщает она.

– Ясно. – Мы глядим друг на друга дольше обычного, я отвожу глаза первой. – Все в порядке?

– Пока ни одного, – отвечает она.

Нет, это не нормальный разговор. И не нормальное место. Улыбаюсь – а что, черт побери, мне остается?

– Вот и славно.

По выражению лица Салли не скажешь, что она со мной согласна.

– Что приготовить на завтрак? – осведомляется она.

– Лучше спросите Хью. – Разворачиваюсь, беру Макса за ошейник и веду к боковой двери, выходящей в ту часть сада, которая обнесена высоким забором, – Максов тюремный дворик. – Я, пожалуй, выйду ненадолго, навещу Джо, а то вчера не застала ее дома.

– Нет, Нина, милорд предпочел бы, чтобы сегодня вы оставались дома.

Проходит целая секунда, прежде чем я оборачиваюсь и смотрю на Салли. Впервые за семь лет меня коробит обращение по имени. Он – милорд, а я сегодня просто Нина. Типа, если у него титул, то он здесь главный и может своим приказом посадить меня под домашний арест, как Макса, который по двадцать раз на дню просится на улицу, а его снова и снова выводят в огороженный двор и не выпускают на волю.

Салли, должно быть, увидела, что я закипаю. Моргнув, она продолжает уже мягче:

– Это всего на один день. Вы поймете, когда…

– Когда День «Д» закончится. Да-да.

Мой тон резок, однако Салли я, кажется, усмирила. Стуча каблуками, она уходит на кухню, а я смотрю в широко распахнутые глаза Макса, как всегда, полные обманутой надежды. Я знаю, чего он хочет. Наш пес хочет удрать отсюда и стрелой помчаться на каменистый пляж, чтобы всласть погонять охраняемую колонию тупиков, – именно так он и делает всякий раз, оказавшись на свободе, с тех самых пор, как мы привезли его сюда щенком.

– Тс-с-с, – шепчу я и бесшумно возвращаюсь к парадной двери, к свободе. – Никому не говори.

Макс трусит рядом, прижимаясь головой к моему бедру. Приоткрываю дверь, оцениваю обстановку. Макс переступает с лапы на лапу, нетерпеливо поскуливает, виляет хвостом. Я сдаюсь. Делаю