Пленник богини любви - Елена Арсеньева

Послышался топот. Трое погонщиков выбежали на поляну. Глаза их лезли из орбит, лица позеленели, губы побелели. В неверном свете костров и звезд они напоминали ожившие трупы, и Василий не смог удержаться, чтобы не осенить себя крестным знамением.

– Они мертвы? – спросил предводитель убийц как о чем-то незначительном.

– Они мертвы, – в три голоса ответили погонщики. – Мы оставили их в джунглях, тигры подберут…

– Их никто не найдет! – еще задыхаясь от быстрого бега, выкрикнул один из убийц. – Знаете, что говорят жители здешних гор? Множество народу гибнет в этих местах, однако никогда еще не было найдено ни одного скелета. Покойник, будь он целым или обглоданным тиграми, тотчас же переходит во владение обезьян. Они собирают кости и хоронят их в глубоких ямах, зарывая так искусно, что не остается ни малейшего следа!

– Хорошо, – кивнул предводитель. – Хорошо, если все так, как вы говорите.

– Они мертвы, все трое! – воскликнул погонщик. – Клянусь Баваной, клянусь…

– Тогда поклонимся богине, – жестом прервал его начальник. – Поклонимся ей.

Душители опустились на колени. Предводитель остался стоять, простирая вперед руки. Затем он снял тюрбан, и Василий содрогнулся, увидев его голый, бритый череп с единственной прядью длинных волос, напоминающей оселедец запорожских казаков.

– Да поклонимся Кали! – начал предводитель негромко, однако с каждым словом голос его возвышался, становился все более резким, пронзительным. – Да поклонимся смерти! Да поклонимся отцам и уводящим к ним!

Мгновение тишины показалось блаженством, но вот снова послышался завывающий крик:

– О Яма, властитель теней! О Кали, окутывающая мир тьмой, о уничтожающая, о Каларатри – ночь времени!

Голос снова замер, а потом безжалостно взрезал тишину:

– Да напьешься ты кровью неверных слуг, солгавших тебе, усомнившихся в тебе, о Бавана-Кали!

И в одно мгновение трое погонщиков, преследовавших беглецов, были схвачены и с заломленными за спину руками поставлены на колени перед главарем. Один из душителей поднес ему чашу с водой, другой – охапку желтых цветов. Бормоча что-то, предводитель окропил лоб схваченных несколькими каплями воды, бросил в лицо по горсти грубо сорванных лепестков. Ни один из троих даже не сделал попытки сопротивляться: они висели в руках своих же товарищей, как мешки; покорно склонили головы под резкими ударами полукруглого, будто широкий серп, бритвенно-острого жертвенного ножа, и кровь их мгновенно впиталась в землю.

Это произошло в двух шагах от Василия, и он даже слышал бульканье крови, вытекавшей из разрубленных яремных вен.

Когда Василий очнулся, кругом царила тишина. Трупов не было видно: кажется, их затолкали под ту же груду веток и листьев, которыми были укрыты задушенные. Убийцы вповалку спали у костров.

Ах, было бы оружие!.. Было бы чем расквитаться с ними! Он в который раз вспомнил подаренный магараджей меч, оставшийся в одном из узлов с вещами.

Нет, голыми руками он не справится. А если поляжет тут, задушенный или отравленный, кто спасет Варю?!

С трудом выставил вперед сначала одну ногу, потом другую. Шаги давались с невероятным усилием: все тело будто судорогой свело.

Неслышно обогнул шатер. Сразу сделалось темно – так темно, что Василий невольно оглянулся, чтобы еще раз увидеть игру живого пламени. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас, – даже три, нет, уже четыре года назад, когда лежал у подножия разбитой батареи Раевского, истекая кровью из пробитого пулей плеча, и тусклая луна медленно восходила над Бородинским полем, освещая жуткую картину торжества смерти. Торжества Кали, будь она трижды проклята! Блеклая печальная луна, совсем, даже отдаленно не похожая на огромное светозарное светило, которое вздымается в небесах и одевает в серебряные одежды стройный стан, вплетает серебряные нити в длинные волосы, заливает серебром загадочные глаза…

Он вздрогнул, очнувшись. Не время теперь, не время! О, кабы знать, в самом ли деле предводитель убийц уличил во лжи душителей, преследовавших Бушуева и Реджинальда или просто в порыве преданности принес еще три жертвы на алтарь своей ненасытной покровительницы?

Василий с тоской вгляделся в насторожившуюся черноту джунглей. Нет, там, на поле Бородинском, он был не столь одинок. Он знал, что за ним придут, его найдут, подберут. Теперь же ночь и тьма клубились пред ним, мрачно заглядывали в глаза, безнадежно вздыхали… безнадежно, безнадежно!

Он стоял, не решаясь сделать шага в эту ночь, в эту даль, в эту пустоту, полную зловещих теней, и в первое мгновение рука, которая легла на его плечо, показалась ему рукою призрака.

…Очнувшись, она долго лежала, глядя, как легкие, призрачные облака тянутся по небу тонкими полосами, налитыми золотистым сиянием. Варя слабо улыбнулась их красоте: увидеть облака на вечно выжженных солнечным жаром небесах Индостана – это редкость, а увидеть закатные облака – хорошая примета, сулящая исполнение желаний.

Потом она подняла голову, огляделась и поняла, что приметы лгут, ибо эти прекрасные облака сулили ей только одно: медленную и мучительную смерть.

Варя встала, с трудом владея затекшим от долгой неподвижности телом, и, еле удерживаясь на ногах, пробралась к низкому парапету.

Ветерок обвевал ее тело, и она увидела, что совершенно обнажена, только в косе осталась голубая лента. Но стыдиться здесь было некого!

С одной стороны мира на нее смотрели горы, похожие на каменноглазых чудищ. С другой – бесконечно заходили за горизонт изумрудные волны джунглей, да золотилась лента Ганги, да клубилась серая, пронизанная лучами заходящего солнца пыль, из которой вздымались башни, купола и минареты Ванарессы.

Варя перегнулась через парапет и увидела внизу, на вытоптанной земле, бугенвиллею с алыми, будто окровавленными цветами. Рядом стояла пальма: ее листья, высвеченные угасающим солнцем, казались черными перьями гигантской птицы.

И тут же воздух затрещал от взмахов крыл, заклекотал на разные голоса.

Варя выпрямилась, загородилась руками, с ужасом глядя на стаю птиц, которые словно бы возникли из золотистой мглы, опускавшейся на землю. Свистя крылами, птицы низко пронеслись над вершиной башни, и Варе почудилось, будто маленькие блестящие глазки заглядывают ей в лицо разочарованно, а может быть, смотрят с терпеливым ожиданием.

Грифы-стервятники!

Острое, как стрела, серо-коричневое с белой полосою перо, мягко кружась, опустилось к ее ногам, и, хотя это тоже была хорошая примета, Варя не подняла перо. Таких «хороших примет» валялось кругом несчитано, и все они сулили одно и то же: смерть.