Ночная радуга - Евгения Михайлова

Тот день был открытием. Еще накануне или даже утром я считала себя гуманным и интеллигентным человеком, способным договариваться даже с собственным мозгом, читать и понимать свои эмоции. Сбоем моей программы было уже то, что я не смогла, как всегда, дождаться развития событий в уединении. Не сработал самый логичный довод: все завершится независимо от того, увижу ли я это своими глазами или нет. Эффект моего присутствия нулевой. Это ничего не решает.

А в тот день все во мне рвалось к участию. Все равно, где и как. Я должна быть там, где что-то случится. А в том, что случится, сомнений почему-то не было. Наверное, интуиция Сергея оказалась заразной.

Не помню, как мы пролетели какие-то минуты и метры. Началось все, когда Сергей вдруг резко свернул на встречную полосу и перегородил дорогу летящим автомобилям. Они остановились. Из одного выскочил Кирилл и бросился к нам, из следующего за ним побежали какие-то черные тени. И все замелькало, понеслось. Отчетливо я увидела лишь то, что собиралась. Человек в черной маске на лице остановился и стал стрелять Кириллу в спину. Он еще стрелял, когда Сергей оказался рядом с ним и, выбив пистолет из его рук, резко повернул эту черную голову из стороны в сторону. Мне издалека показалось, что я слышу хруст позвонков. Я даже не заметила, как оказалась рядом с Кириллом, опустилась в его кровь и видела, как Сергей ногой повернул убийцу на спину и ногой же нанес ему страшный удар в грудь.

Я хотела на это смотреть! Смотреть, как живого еще и уже беззащитного человека добивают на моих глазах. Я хотела видеть его смерть. Я, которая еще утром была по другую сторону смерти. Там, где есть только жизнь. И если бы не увидела, как это чудовище подыхает, я бы не смогла больше дышать. Я это увидела. И только потом узнала, что Кирилл еще жив. Когда его уносили в машину «Скорой», он даже попытался открыть глаза. Он почувствовал, что я рядом. А Сергея повели в другую машину с мигалками. К этому времени подъехал его адвокат Андрей. Он и сказал мне, что Сергея, скорее всего, отпустят под подписку о невыезде. Наверняка начнут проверку, была ли превышена мера самообороны. Проще: спас ли он жизнь Кирилла, убив нападавшего.

Кто-то из помощников Сергея отправил меня домой на такси, передав его слова: никому не открывать, никому ничего не говорить и ждать звонков.

Вот когда мне стало тесно в этой конуре, которая с утра была моим королевством. Как в ней дышать, как есть и спать, если на той серой грязной дороге лилась кровь мужчины, поцелуями которого я покрыта с ног до головы? У меня даже волосы болят и тоскуют. И ненавидят. Я возвращаю мысленно тот эпизод: убийца всхлипнул, захрипел, мелькнул его вполне сознательный взгляд, — и погас навеки. Я так спасаюсь. Это ужас, я знаю, что Кирилл еще жив, но я должна видеть и видеть, как погибает тот, кто хотел его убить. Впрочем, не знаю, жив ли Кирилл сейчас. Меня здесь заперли, ничего не сказав: где больница, куда звонить.

И валялись под ногами осколки моей гордости. Я была беспомощна. Я ничего не могу без Сергея не только сделать, но и понять. И тут позвонил человек, который представился другом Сергея, экспертом Александром Масленников.

— Виктория, — сказал он мягко, — Кирилл жив, но в очень тяжелом состоянии. Ночью операция. Сергея отпустят скоро. Остались формальности. Возможно, будет суд о превышении самообороны. И тогда вы будете главным свидетелем. Я тоже внесу свою лепту. Держитесь! Ездить пока в больницу не нужно. Да и вообще, лучше нигде не появляться. Мы постараемся включить вас в программу защиты свидетелей. Увы, наши возможности ограничены. Сергей просил вас подумать о предложении Карлоса Батисты. В вашу квартиру и к себе Кириллу возвращаться небезопасно. Кстати, в его квартире уже кто-то перевернул все вверх дном. Унесли компьютер, ноутбук, какие-то документы.

Все было по-прежнему плохо, но я вдруг успокоилась после этого звонка. Какое облегчение: мое проклятое уединение, мою независимость и самостоятельность сейчас разнесли в клочья. И черт с ними! Я хочу только одного — поймать кончик того луча, который выведет меня к просвету. Мне нужно родное тепло и еще одно дыхание рядом. И я все смогу.

Я проверила себя: да, я по-прежнему рада, что то чудовище, которое стреляло Кириллу в спину, больше не живет на земле. Но он был не один…

И я позвонила Карлосу.

Я хожу по периметру чужого дома, который, возможно, станет моим. Если мое дыхание примет его воздух, если мне не покажутся слишком жесткими и глухими его стены. У Карлоса это называется: маленький и бедный дом. Дом на самом деле маленький, в нем очень мало мебели, и она простая. Здесь нет ни купеческой добротности, ни той роскоши, которую обожают князи из грязи. Этот дом просто создан для человека, который ступней нащупает горошину, спрятанную под полом. Для человека, чью кожу может обжечь капля дождя, чьи тоскующие губы согреет снежинка. И да, он для человека, который потерял свое одиночество. Утратил вкус его горькой радости.

Я медленно брожу босыми ногами по теплому деревянному полу. Если бы были у меня миллионы или миллиарды — для меня это одно и то же, — я бы все до копейки отдала сразу за этот кусочек изгнания из прошлого, крошечный островок моей свободы. Как всегда, свободы от всего остального. Чтобы никогда не видеть ни Карлоса, ни его серого посланника с договором на покупку мной этого дома, которому я должна платить гроши каждый месяц. И вспоминать, что они есть на свете. И, главное, знают, где этот мой дом.

В малюсенькой спальне с большой и гостеприимной кроватью под пушистым розовым покрывалом меня ждал сюрприз. Арка-стеллаж, на полках которой стояли сказочные девочки. Куклы Дианны Эффнер, гениального мастера кукол. Если бы я родилась в другом месте, у другой матери. Если бы я пошла по другим дорогам-тропинкам и встретила других людей. Если бы солнце светило мне не украдкой, а душа не требовала крепости вместо дома, я бы писала картины, любовные поэмы и собирала бы коллекцию чудо-кукол. Вот они, такие, были бы моими сестрами в своей фарфоровой непогрешимости, с загадками в драгоценных стеклянных глазах.

Вот когда этот дом стал больше, чем домом. Он стал моей осуществленной иллюзией, моделью моего вечного и нестерпимого желания уйти в сказочную красоту от безобразной и дикой реальности. От страшных криков, стонов к красивым, нежным и немым губам. Только эти губы говорят со мной о том, чего мне так не хватает.

Я набрала телефон Карлоса и сказала:

— Спасибо.

— Я знал, что они тебе понравятся, — ответил он.

Удивительно. Карлос сказал «они». Он имел в виду не дом, а кукол. Сразу понял. Странный человек. Как будто он знает обо мне все.

Когда пришла ночь, я пила горячее молоко на кухне с деревянным полом и стенами среди смешной мебели, сделанной, наверно, вручную по мотивам русских сказок. За окном была кромешная темень — ни фонарей, ни соседей, ни звезд. Только высокие елки тянутся лапами ко мне. И чувство такое, будто что-то непременно случится. Вот сейчас я растоплю свой страх в горячем молоке и буду готова встретить то, что уже в пути. Горе или надежду.