Взорвать "Аврору" - Вячеслав Бондаренко

Спасся. Как, почему, зачем отпустил его Захаров со своим подручным – все это потом…

С перрона донесся свист и шум шатунов. Подходил поезд. Толпа в зале ожидания оживилась.

Владимир решительно захлопнул портфель и бегом бросился к кассе.

В поезде его снова со страшной силой клонило в сон – дали о себе знать и ночь, проведенная на ногах, и нервное напряжение утра. Но он держался, то и дело настороженно косился на дверь вагона – вдруг снова проверка, вдруг Захаров, впавший в краткое умопомешательство, опомнился и дал приказ по линии задержать его? Ничем иным, кроме припадка безумия, решение отпустить его Владимир объяснить не мог… Разве что старший по положению приказал. Но какому чекисту придет на ум идея отпустить задержанного врага, тем более накануне главного большевистского праздника?!..

Но поезд шел себе, тормозя на положенных станциях, и в вагон не входили никакие чекисты. Ехали обычные люди, из тех, кого до революции назвали бы обывателями. Владимир всматривался в их серенькие, утомленные лица, потерханные пиджачки и пальтишки, разглядывал рано постаревших женщин и излишне шумных, наглых детей… Вроде бы ничего явно «советского» в них не было, но он не мог не чувствовать – русские-то они русские, но уже не такие, как раньше…

Чтобы не заснуть, он заставил себя слушать какого-то юношу, по виду студента. Тот, хихикая, рассказывал своему спутнику о том, что на прошлую годовщину 7 ноября трибуну для ленинградского начальства, принимавшего парад на Дворцовой площади, решили поставить прямо под Александровской колонной.

– А там же ангел сверху с крестом… Ну и решили, что нечего ангелу благословлять их. Надули воздушный шар и с него хотели спустить на ангела колпак, чтоб закрыть его на время парада… – студент возбужденно захихикал. – В общем, я там полдня простоял, на площади. Народу собралось – тыщ пять, не меньше. И этот шар там так без толку и пролетал. То его ветром относило, то колпак. Народ веселился – тебе не передать…

К перрону Витебского вокзала – Владимир помнил его еще Царскосельским – поезд подкатил в половине первого дня. Сабуров подумал, что его физиономия, украшенная несколькими еще не просохшими ссадинами, обязательно привлечет внимание какого-нибудь не в меру ретивого милиционера, и совсем было решил обойти вокзал стороной, спрыгнув на насыпь, но поезд, как на грех, остановился так, что с обеих сторон его зажали товарные составы с вооруженной охраной у каждого вагона. Пришлось выйти в общей толпе. И почти сразу же Сабуров приметил у выхода с перрона двоих ГПУшников в длинных шинелях. Они стояли вроде бы просто так, праздно, а на деле скользили по тысячам проходивших мимо людей внимательным бесстрастным взглядом.

Владимир невольно съежился. Попытался пристроиться «в кильватер» какому-то крепкому старичку, тащившему на себе целый воз мешков и корзин, – наверное, перевозил имущество с дачного дома в город. Но все равно равнодушный взгляд одного из чекистов зацепил его лицо. Зацепил и… скользнул мимо, в толпу.

«Пронесло», – подумал Сабуров с облегчением.

Когда он удалился на несколько десятков шагов, чекисты обменялись взглядами, кивнули друг другу. Один из них подошел к деревянному «грибку» с телефоном, снял трубку и набрал недлинный номер.

– Облотдел, секретариат товарища Мессинга, – произнес чекист в трубку и, дождавшись ответа, продолжил: – Линотдел Витебского говорит… Проследовал.

На перроне станции Ленинка толпились пассажиры. Приближался паровоз – старый, но по-прежнему представительный красавец серии С. На краю перрона, дымя папиросой и следя глазами за поездом, стоял Захаров. Рядом с ним топтался растерянный, красный Коробчук.

– Так это самое, товарищ замначотдела… – бормотал он непонимающе. – Это чего такое, а? Выходит, не враг он, раз вы его отпустили, а? Вы ж толком не объяснили.

– Не-ет, Коробчук, – задумчиво отозвался Захаров, – враг он. Лютый враг…

– Так чего ж вы его… Он же сейчас такого натворить может! Он же… он же до Ленинграда уже доехал, наверное!

Мимо чекистов, обдав их струей пара, промчался паровоз, замелькали, замедляя ход, зеленые вагоны. Раздался скрип тормозов, проводники с грохотом откинули подножки. Пассажиры, весело переругиваясь, кинулись занимать места.

Захаров, сильно затянувшись, отшвырнул недокуренную папиросу.

– Слушай, Коробчук, – медленно проговорил он, – раз ты такой умный, может ты тут покомандуешь малость без меня, а?.. Смирно!!! – неожиданно крикнул он.

Боец вытянулся. Окружающие, штурмовавшие вагон, глядели на сцену с недоумением.

– Кру-хом!!! Ша-гом марш!!! – скомандовал Захаров.

Коробчук, на круглом лице которого застыли непонимание и обида, четко выполнил поворот на месте и ушел, чеканя шаг, в здание станции.

А Захаров с силой выдохнул воздух и, не обращая внимания на недоуменные и насмешливые взгляды, крепко потер лицо ладонями. Затем он вынул из кармана шинели красную книжечку и показал ее проводнику, стоявшему у дверей вагона. Проводник поспешно и угодливо закивал.

Войдя в вагон, Захаров опустился на первую попавшуюся свободную лавку. Сидевший рядом командир Красной Армии с одной «шпалой» в петлице вежливо подвинулся, мельком взглянул на чекиста и снова уткнулся в газету. Боковым зрением Захаров увидел заголовок – «Завтра состоится награждение крейсера «Аврора» орденом Красного Знамени». Ниже было опубликовано постановление ЦИК СССР о постепенном переходе с восьмичасового на семичасовой рабочий день без уменьшения зарплаты.

Он вздохнул и взглянул на часы. Конечно, Коробчук прав – Сабуров уже успел добраться до Ленинграда. Его, Захарова, долг – остановить белогвардейца. И рассказать о заговоре, созревшем в его линейном отделе.

На ленинградском главпочтамте к каждому из окошек тянулись длинные раздраженные очереди. В одной из них, подходившей к окошку с надписью «Ленгорсправка», стоял Владимир.

– Добрый день, я подходил час назад. – обратился он к усталой взмыленной барышне за стойкой. – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения.

Барышня перебрала длинными худыми пальцами несколько бланков.

– Такой в городе не числится, гражданин.

– Как же так? – удивился Сабуров.

– Очень просто! – грубо ответила девица. – Переехала, сменила фамилию, вышла замуж, умерла! Следующий!

Кто-то в очереди хихикнул. Сабуров медленно пошел прочь от стойки…

Целый час он уже бродил по Петербургу – он так и не научился даже мысленно называть родной город новым, чужим именем. Бродил, чувствуя странную расслабленность воли, прежде ему вовсе незнакомую. По идее, он должен был сейчас действовать как автомат – отправиться к «Авроре», проникнуть на крейсер, наметить укромный уголок, где можно будет оставить портмоне-мину… Вместо этого он подавленно шел неведомо куда по с детства знакомым улицам, разглядывал сумрачные, насупленные дома. Пытался понять, что с ним происходит. Вспоминал Дашу… Старался не думать о том, что сейчас Захаров наверняка поднял по тревоге все местное ГПУ. И впитывал, всей кожей впитывал в себя не виданные уже восемь лет городские пейзажи.