Из озера взметнулись молнии - Милисав Антониевич-Дримколский

плато, думаю, она была бы более надежной, без крутых поворотов…

— Но сама по себе большая высота уже опасна, тем более над этими скалами. А тот, кто проектировал, как будто хотел проложить трассу под самыми облаками. Считаю, что наше решение лучше. Как ты думаешь?

— Да, Мартин, на месте видней, а ты здесь воюешь уже два года. Это факт. С ним приходится считаться.

— Ты хочешь сказать, что у меня не было ни одного дня отдыха и я заработался?

— Это тоже, поэтому собираюсь предложить тебе замену. Я считаю, что инженер Никола — надежный и способный человек. К тому же это он работал над проектом.

— Неужели он?! Но ты посмотри, как он проектировал, посмотри! — не выдержал Мартин и развернул план. — Видишь, где на проекте плотина, а где на самом деле мы ее отгрохали.

Они подошли к насыпи, перед ними возвышалась плотина-высокая и гордая.

— Вот она, настоящая наша плотина, она остановит эту буйную реку, изменит ее течение.

— Но ты устал, Мартин, тебе надо отдохнуть…

— Когда закончу строительство, тогда и буду отдыхать. И первое, что сделаю, это отправлюсь на Баницу, где расстреляли моего сына и жену… До сих пор не побывал там. Когда несколько лет назад был в Белграде, непременно хотел побывать там, это возле самого города, но потом передумал. При одной мысли, что увижу место, где их мучили, меня всего начинает ломать, я делаюсь как каменный, не пойму, что со мной происходит. Горе может замутить человека, сломить его… Я хочу поехать туда, больше всего на свете хочу, больше всего об этом думаю, но не могу решиться. А какой я тогда отец и муж, если ни разу не побывал на их могиле! Они для меня были все на свете. Весь мой мир — это были они.

Глаза у Мартина заблестели, губы задрожали, он умолк. Молчал и Биедич. Только возле столовой висевшая на толстом суку могучего дуба, похожем на корявую руку с обрубленными пальцами, чугунная плита глухо и монотонно оповещала, что солнце уже в зените.

— Идем дальше, товарищ Биедич, — прервал молчание Мартин, — потом отдохнем. Ты бы мне больше помог, если б приехал хотя бы через полгода после начала работ. Договорились бы о многих вещах, избежали бы стольких трудностей. Вот еще одна тяжелая проблема и для строительства, и для уезда, и для нас: крестьяне сопротивляются, негодуют, они озлоблены, не хотят уходить из старых домов, грозятся разломать новые дома, которые для них будут построены государством.

Припекало солнце. Махмуд перебросил пиджак через руку, развязал галстук, расстегнул ворот рубахи. Он думал о людях, которые испокон веку жили в этой долине, рожали детей, сеяли хлеб, собирали жалкие крохи с этих клочков заливной земли, умирали, чаще всего от малярии, и покоились здесь же, в долине.

— Их подстрекают, Мартин, враг действует, а нам нелегко, знаешь и сам, вопрос политический, необходимо время, чтобы его решить. Уездный комитет партии занимается этим вопросом, он решит его, это его забота, а с тебя довольно стройки, с лихвой для одного человека…

— Да, Махмуд, если б не Уездный комитет, не председатель Наум, пришлось бы мне топтаться на месте, ручьи не сумел бы остановить, не говоря уже о горных потоках. И водосборные туннели бы не сделали, и не обеспечили бы питание рабочим… Я буду выступать на митинге, просил комитет. Знаю, все это не так просто, даже дьявольски тяжело, нет более тяжелой задачи, чем убеждать людей.

XIX

На городской площади по соседству со старыми, одряхлевшими домишками возвышаются четыре многоэтажных дома с бетонными балконами и рыжей черепичной крышей. Перед зданием Уездного народного комитета на вымощенной камнем площадке установлен стол, на нем керамическая ваза с белыми розами, графин с водой и граненый стакан. Сахат-кула, многое повидавшая на своем веку, размеренно, как делает это каждый день, отбивает время. Наум Китаноский, члены Уездного комитета партии, Мартин и Махмуд подходят к столу. Наум смахивает седые пряди со лба, оглядывается вокруг и, получив слово от председателя комитета, говорит о том, что для жителей сел, расположенных в районе плотины, будут построены новые дома из настоящего кирпича и бетона, с отдельными помещениями для скота. Там не будет такого, как в старых домах с земляным полом, где скот содержался в первом этаже, а на втором жили люди.

— Недавно я побывал на строительстве нового села, — продолжает он, — посмотрел планы и убедился, что ваши дома будут украшены балконами из железобетона, как вот эти, в центре города, а не из бросовых досок, корявых и гнилых, как раньше. Старые дома пойдут на слом, а полученный материал — доски, камень, саманный кирпич — передадим строительству на сооружение временных жилищ для семей рабочих.

— Не отдадим свои дома! Ломайте вы свои, в городе! — раздаются голоса.

— Убежал из села, купил дом в городе… Знаем мы тебя!

— Забираешь, только забираешь, а что нам даешь? — неистово кричит кто-то в толпе. — Дома наши, не твои. Мы кирпич делали, доски стругали вот этими крестьянскими руками!

— Хочешь дома разрушить, да еще и материал забрать. В один прекрасный день и наши души заграбастаешь…

— Товарищи! — Смуглые щеки Китаноского залились краской. — Вы получите в сто раз больше, чем стоят ваши дома, вы это прекрасно знаете. Сейчас ни у кого нет такого дома, какой получит каждый из вас.

— А земля, кто нам за землю заплатит? И дома, и землю — все забираете…

— Государство заплатит. Земля оценена. За все будет заплачено. И горные пастбища будут недалеко от ваших новых домов. Чего вы еще хотите?

— Хотим наше, не хотим чужое! — выкрикнул крестьянин в первых рядах толпы. Пытаясь спрятать свое усатое лицо, он надвигает кепку на глаза и отворачивается. — Братцы, не пойдем в горы! Пусть он сам живет в горах. Мы же люди, а не волки.

— Никто нас не спрашивал, когда начали строить это чудо-юдо! А сейчас хотите отыграться на наших спинах?

— Какая это народная власть, если она народ в горы выселяет? Вы-то в городе, а мы, крестьяне, в лесу живи? С медведями и волками?..

— А что станет с могилами?

— Неужели и их переселять?!

— До чего дожили… И мертвым не даете покоя. Такая ваша власть?

— Мы исполняем завет павших борцов за свободу, — перекрывает Китаноский возмущенный гул. — Мы осветим электричеством всю нашу страну. Пусть каждая семья перенесет останки своих предков. Места хватит везде, у себя на родине живем.

— Неси ты своего отца, оставь в покое наших.