Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Все-таки есть надежда на настоящий паспорт, как мне сказал один старичок-чиновник.

– Все на счастливого, сударыня, – добродушно объяснил он. – Хлопочите. В одном месте откажут – идите в другое.

И я иду в другое, и в третье, и в четвертое. Вся беда в том, что у меня нет сильной протекции, какого-нибудь влиятельного старичка. Кстати о чиновниках – они, положительно, милый народ. Вы подумайте только, сколько нужно самого ангельского терпения, чтобы растолковать каждой из нас одно и то же, смотреть на наши слезы, выслушивать одни и те же жалобы. И все-таки они остаются вежливыми и предупредительными и даже стараются делать сочувственные лица и говорят что-нибудь в утешение. Мы, выброшенные на улицу женщины, ищем здесь свою правду – вот к чему сводится все в конце концов. Я уверена, что вот эти чужие люди, чиновники, жалеют нас от души, но что поделаешь, когда существует такая-то и такая статья в Своде Законов. Кстати, один молодой чиновник выказывает мне особенные знаки внимания, что сначала меня смущало и оскорбляло, а потом я как-то привыкла. Начало романа в канцелярии – совсем недурно. Неужели я еще могу нравиться? Я даже плакала по этому удобному случаю. Боже сохрани, если бы тетя Агнеса узнала об этом. Сейчас в канцелярии я себя чувствую как дома. Да и как не чувствовать, когда приходится ждать здесь целые часы, приходить за справками, надоедать. Меня уж знают и раскланиваются, как со своим человеком. Между прочим, я несколько раз заводила речь о детях, как мне их отобрать у мужа. На лицах моих милых чиновников выражалось такое изумление, точно я спрашивала их, как достать луну.

– Нет, это невозможно, сударыня.

– А если я буду хлопотать?

– Если будете и хлопотать. Без согласия отца нельзя…

– Он никогда не согласится.

Чиновники только разводили руками. Тетя Агнеса, когда сердится, то советует начать дело о разводе. Доказательства виновности у нас налицо, следовательно, мы можем выиграть дело. Но оказывается, что эти дела ведутся через посредство духовных консисторий, и тетя Агнеса ездила потихоньку от меня посоветоваться с каким-то членом консистории и пришла в ужас.

– Я не думаю, тетя, хлопотать о разводе, потому что не желаю позорить отца моих детей. Они ничего не должны знать.

Бедные мои дети… Я столько о них плакала, столько провела бессонных ночей в горьком раздумье, что они начинают казаться мне мертвыми. Да, я их хороню каждый день… Тетя Агнеса навещает их по субботам, в присутствии отца. Они знают только одно, что мама больна и лечится за границей. Маленькие уже начинают забывать, а первенец Андрюша иногда задает обескураживающие вопросы:

– Почему же у других детей есть мамы?.. Мама очень больна, если так долго лечится?

Дети счастливы своим святым неведением. Она скоро меня и совсем позабудут. Я для них останусь той фотографией, которая раньше висела в кабинете Семена Гаврилыча, а теперь перенесена в детскую. Я уже поступила в область теней… Острая форма горя уже миновала, и я боюсь той мертвой апатии, которая иногда мной овладевает, и мне делается все равно. В такие минуты я ухожу куда-нибудь на бульвар и по целым часам наблюдаю, как играют чужие дети. Я выросла сиротой под крылышком у тети Агнесы, и мои дети будут расти сиротами. Я не ужасаюсь, не волнуюсь, не плачу, а смотрю на себя со стороны, как Дарья Петровна. Вот уже минул год моего соломенного вдовства, а человек привыкает ко всему. Перед Рождеством я, как тень, бродила под окнами квартиры Семена Гаврилыча – он переехал на новую – и целый час наблюдала, как в окнах, точно на экране, двигались тени моих милых деток. Да, только тени – тень матери и тени детей.

Но у меня еще есть что-то вроде надежды. Я чего-то жду. А вдруг Семен Гаврилыч умрет? Он расположен к апоплексии. А вдруг произойдет крушение того поезда, на котором он поедет? Тогда полная свобода, дети опять будут моими… Боже мой, до каких жестоких мыслей может довести жизнь! А если дети вырастут большими и будут на стороне преступного отца? И это может быть… Ведь из мальчиков вырастут мужчины, а мужчины умеют быть снисходительными друг к другу, особенно по щекотливым вопросам семейного счастья. Может быть, мне следовало бы отречься от себя, закрыть на все глаза и разыгрывать свою роль подставной жены до конца? Я начинаю ничего не понимать. Мысли путаются в голове. Простите, что я вам пишу все, это… Какое вам до меня дело?

К.

Р. S. Опять чуть не попалась со своим письмом тете Агнесе… Меня эта опека начинает злить. Докуда же я буду на положение несовершеннолетней?

– Ксения, не забывай, что ты соломенная вдова, – наконец решилась выговорить роковое слово тетя Агнеса, когда увидела это письмо.

– Милая тетя, мне нечего помнить и нечего забывать, – ответила я совершенно спокойно.

Перечитала это письмо и невольно сравнила его со своим девичьим письмом к вам. Неужели это я писала? Где же грезы юности? Где ее золотые сны?

VI

От него к ней

1

На днях, Ксения Аркадьевна, я совершенно случайно встретил вас на улице. Это было на Кузнецком Мосту, около пассажа Солодовникова. Я почему-то испугался, перебежал на другую сторону улицы, постоял у магазина с какими-то фотографиями и гравюрами, сделав вид, что внимательно их рассматриваю, а потом мне сделалось совестно, и я бросился вас догонять. Мне показалось, что вы пошли направо в гору, я поднялся туда – вас нет, спустился и взял налево к театральному училищу – тоже. Потом я себя проклинал и успокоился, только когда приехал обедать в «Славянский Базар», где уже меня ждали «наши», т. е. Миша Степанов, Китоврасов и Коко Ведерников. Я все время думал о вас, – судя по костюму, с вами что-то случилось: простенькое черное шерстяное платье, простенькая шубка, простенькая барашковая шапочка. Да, думал я, в конце концов, это, пожалуй, и хорошо, что мы не встретились. Что я вам мог сказать? На каком языке мы стали бы разговаривать?

– Что с тобой? Ты точно муху проглотил! – заметил Коко Ведерников, на обязанности которого быть проницательным и острить.

Я не удостоил его ответом, потому что с некоторого времени, всего лет десять, терпеть не могу эту юридическую обезьяну.

Через день я достал ваш адрес в адресном столе и хотел подкараулить где-нибудь на улице, как делают гимназисты, но, по некотором раздумье, оставил это намерение. Предпочитаю написать вам, и проще и ближе к цели. Кстати,