Буду твоей Верой - Ана П. Белинская

Диффузный токсический зоб (Базедова болезнь) — увеличение функций щитовидной железы, при котором появляется пучеглазие.

18

— Бес? Ты… ты что? — Карина обескураженно хлопает длинными искусственными ресницами, похожими на щетку для ковра.

— Меня толкнули, — невозмутимо отвечает Бестужев и сует пустой стакан в руки Альбине, которая безропотно принимает его.

— Л-ладно, — смирительно рассматривает мокрый топ. — М-мне нужно переодеться. Альбина, ты мне поможешь? — пристыженно лепечет Карина, словно это она виновата в случившемся.

Болонка и ее хозяйка стремительно уносятся вверх по деревянной лестнице, а я пораженно смотрю в след девушкам и не могу поверить своим глазам и ушам.

Это, либо нужно иметь врожденную наглость, чтобы расхаживать по дому в уличной обуви, а потом облить с ног до головы хозяйку этого дома, либо — несгибаемый авторитет, чтобы тебе за подобные выходки ничего не было.

Мне слабо верится, что Бестужева мог кто-то там толкнуть, потому как разве такую скалу сдвинешь, когда его голова возвышается над большинством в этом зале? Но больше меня удивляет реакция Карины, которая безропотно сглотнула обиду, не сказав Егору ни слова.

— Ну что? — спрашивает раздраженно, когда видит, как долго просверливаю в нем дыру.

А я — то тут причем? Чего он злится?

— Тебя не толкали.

— Меня толкнули.

— Ты это сделал специально.

— Говорю же — нет, — пуще прежнего раздражается парень.

— Ты за меня заступился? — догадка обрушивается внезапно, поражая в самое сердце.

— Не придумывай себе лишнего. Я даже не слышал, о чем вы говорили, — Бестужев хмыкает и прячет глаза, делая вид, что его заинтересовал чувак в костюме ходячего мертвеца.

Не понимаю, почему так сложно признаться? Как будто признание в том, что он заступился за девушку, пусть весьма и своеобразным образом, поколеблет его мужское достоинство.

Ну и не заступался бы, никто не просил! Я привыкла защищать себя сама!

И нечего теперь на меня рычать!

Вот вроде и радоваться должна, а неприятный осадок застрял костью поперек горла и раздражающе колет.

Так и стоим, гневно сверля друг друга глазами, до того момента, как бестыжевское внимание, не стесняясь ползет вниз, останавливаясь в том месте, где всегда было плоско и скучно.

Как же неловко! Ну зачем он так делает?

Отворачиваюсь.

— И часто они тебя так задирают? — вдруг подается вперед Бестужев, практически касаясь губами моего уха. Мои голые плечи вздрагивают и покрываются мелкой мурашечной сыпью.

— Меня никто никуда не задирает, я — не юбка, — не поворачиваясь к парню, рассерженно буркаю я.

Вот же странный! Еще спрашивает!

Да сколько раз меня при нем одногруппники унижали, разве не слышал? Удобно быть нейтральным наблюдателем — ты вроде и ни с кем, но и со всеми сразу.

— Ты обиделась что ли?

— Вот еще, — огрызаюсь. — Умные люди не обижаются, они делают выводы, — деловито заключаю я и обиженно поджимаю губы.

— Бес! Пацаны, там Бес! –слышу за спиной восторженные возгласы.

Машинально поворачиваюсь в сторону голосов и…приглядываюсь…

Прищуриваюсь…

Елки-иголки!

Три парня стремительно надвигаются в нашу сторону, и в одном из них я узнаю знакомую физиономию с нарисованными кровяными дорожками слез, в запачканной красной краской хлопковой майке, перетянутой крест-накрест подтяжками, с болтающимися на широком ремне наручниками и небрежными лохматыми волосами, торчащими из-под американской фуражки, точно такими же, как у моего…брата?

А этот засранец что здесь забыл?

Мой мозг не успевает сгенерировать возможные ответы на этот вопрос, потому что занят поиском решения — как сделать так, чтобы брат меня не узнал.

Мои глаза мечутся по приближающимся парням, потом перемещаются на Бестужева, поднимаются к его губам, растянутым кривой ухмылкой.

Паника накрывает с головой, как у загнанного в угол зверька.

Первым делом я решаю сбежать и спрятаться, но понимаю, что уже не успею, да и выглядеть это будет по-детски глупо.

Не отдавая себе отчета, подлетаю к Егору, встаю на носочки и впиваюсь в его рот своим.

Крепко-крепко зажмуриваюсь и мысленно группируюсь, готовая лететь задницей на пол, в случае, если Егор меня оттолкнет.

Я не дышу.

И не чувствую дыхания Бестужева тоже.

Я всё жду, когда меня пошлют трехэтажным, но… чувствую порхание.

Нежное, еле заметное порхание его теплых губ.

Скромное прикосновение к верхней губе, точно спрашивая разрешения, и уже настойчивое к нижней, точно его получившее.

Медленно опускаюсь с кончиков пальцев на полные стопы, не в силах держать равновесия.

Мои руки безвольно висят вдоль скованного тела, которое начинает расслабляться чувствуя, что его держат. Одна бестужевская рука ложится на мою поясницу, легко притянув меня ближе, вторая невесомо касается оголенной спины, мгновенно обжигая кожу жаром ладони.

— О-о-о, пацаны, кажется им сейчас не до нас!

— Валим, Лех! — голос брата.

— Черт, ребята, да вы меня не на шутку завели! — кто-то ржет.

Не хочу думать, о чем говорят эти балбесы, когда мои губы самостоятельно раскрываются под настойчивым напором горячего языка Егора.

Что?

Какого еще горячего языка?

Мгновенно трезвею, зажимая губы и распахивая глаза.

Смотрю на закрытые Бестыжева, на его лицо, застывшее с таким умиротворённым выражением, будто он только что пробовал свой любимый десерт.

Вот это несказанная наглость!

Да как он смеет вообще!

И язык его такой же наглый, как он сам!

Толкаю этого бесстыжего наглеца, под его недовольное: «Ммм…».

Или наоборот довольное…не понятно.

— Совсем сбрендил? Ты чего творишь, бесстыжая твоя рожа? — гаркаю я.

— Я творю? — резонно хмурится парень. — Да ты сама полезла ко мне целоваться.