Кащеева наука - Юлия Рудышина

И как я раньше не догадалась, когда меня нечисть во сне изводила, что можно веткой рябины круг чертить да на изголовье ее класть? Тогда бы сны мои, может, не впускали бы тьму и морок, не истязал бы меня шепот Той Стороны… Устала я вслушиваться в темень ночную, устала бояться, дрожать да вскакивать с постели, зажимая в руке полынь да купавские травы, чтобы в случае чего в глаза навью бросить их. Устала в каждый скрип и шорох вслушиваться… Неужто позади это все? Неужто буду спокойно почивать в горенке своей? Зачарованный лес хорошо меня принял, даже не верилось, что с этих пор не будут вороньем черным гости с Той Стороны кружить.

Когда солнце слабнет, самое время рябиной запасаться, на поветях убрать, место нечисти заступить. Вот и домовики наши с утра заняты, все готовят к зиме избы да постройки дворовые.

— Здесь этот праздник Заревницей кличут, — щебетала Любава, приглядываясь к стрелочкам на указательных камнях, терема наставников иногда совершенно в удивительных частях Зачарованного леса оказывались, исчезая с прежних мест, но за заборолом, в дикой чаще, никто не жил и уроков не вел. Запрещали нам выходить за ворота.

— У нас тоже так его звали, в полях как сухую траву жгли, так и стояло алое зарево по степи… Теперь дни быстро полетят, ночи темные будут, хотя тут и солнышко зачарованное светит, а все ж раньше времени на небе ему не оказаться.

Да, с Заревницы и зори багровей, и дни лошадиными шагами мчатся…

— Смотри, боровик! — Любава к нему бросилась. — У нас завсегда в этот день в лес ходили, и это последнее время царя всех грибов!

Но боровик вдруг вскочил и ускакал в густую траву, а соседка моя разочарованно вздохнула.

Возле терема главного уже толпа народу собралась — все светлые наставники и ученики их, и галдеж как на птичнике стоял. Странно, что темных колдунов, таких, как я, на праздник позвали… Впрочем, мы еще не на Той Стороне, мы здесь, в Яви, нам людям служить. Это после смерти неизвестно какой тропой уходить — говорят, ежели не передаст ведьма свое умение да силы чародейские, так и будет блазнем вкруг погоста бродить, покоя никому не будет. Правда, иногда можно было помочь таким душам — ежели найдется кто-то, кто поможет ей покинуть мир Яви. Способов немало было, да все сложные, связанные с риском. Да и кто по доброй воле будет умертвию помогать? Проще отправить его на Ту Сторону, в Навь, пущай там воет да стенает. Вот так и получалось, что вроде как и можно ведьмам да колдунам помочь, да вот жаждущих сделать это не больно много.

Едва на крыльце Василиса Премудрая появилась, как все замолчали, а я от мыслей своих попыталась отвлечься — рано мне еще о смерти думать.

Диво как хороша была наставница наша, в двурогой кике, украшенной желтыми самоцветами, с длинной вуалью белоснежной, в платье зеленом, так плотно усаженном зелеными хризолитами, что казалась ткань каменной, искрилась она и сверкала, словно вобрала в себя все последнее осеннее солнышко. Величаво спустилась Василиса по ступеням, скользя рукой по перилам, поприветствовала всех да и повела по широкой дорожке к воротам.

Там, за заборолом, уже лес дикий был, куда нас леший на своих занятиях будет водить, как будем мы к тому готовы.

— Хороши же вы сегодня! Ох хороши! — Рядом Иван появился, смотрит на нас с Любавой, улыбается, а соседка моя пунцовая стала. Неужто тоже нравится ей царевич?

И захолонуло отчего-то внутри, когда поняла я, что мил мне Ваня, но кто я такая, чтоб на взаимность надеяться, батюшка ему невесту подберет родовитую, с хорошим приданым… Вот Любава — чем не чета царевичу? Или Добронрава-боярыня, которая идет чуть в стороне в шубе соболиной длиннополой, и коса ее змеей черной лежит на блестящем мехе, украшенная перламутровыми жемчужинками. Косник звенит бусинками хрустальными, подвески из аметистов и лазурита с ветром играют. Знает Добронрава, что хороша, но брови сведет, нахмурится, губы подожмет, как вот сейчас, и сразу что-то в чертах ее проявляется жуткое. Будто бы из глаз ее сейчас морок хлынет, но не может того быть, одернула я себя, прогоняя мысли черные. Не может, потому как боярыня — светлая чародейка, и через нее Навь глядеть не будет. Может, то я вижу свое отражение в дивных очах Добронравы?

— Что молчите? — Иван будто обиделся, что я не ответила, и пришлось улыбаться ему да поддерживать беседу, чтобы не понял, что меня гнетет.

И Любава ласково поглядывала на него, а в глазах ее тени странные метались, словно рябь по озерной воде пошла, скрывая что-то в темных глубинах. Иногда рядом с нею находиться боязно было — словно взор ее открывал путь водяному ко мне, но сейчас, окруженной столькими чародеями да витязями, с Василисой Премудрой, что не идет, плывет над травами лесными, чего мне опасаться?..

Болтала и смеялась я, пытаясь этим прогнать страхи свои, и удавалось мне не думать о плохом, пока мы не дошли до речки. Захолонуло все внутри, оборвалось, словно я с высокой скалы в бездну лечу.

Была речушка эта небольшая да неглубокая, но на дне ее я увидела нечисть — зеленокосые водяницы скалились, затаившись среди ила и водорослей, вцепившись в подводные камни тонкими пальцами с острыми когтями. Я с тревогой поняла, что их словно бы и не видит никто — все шли себе спокойно по камням, которые торчали из воды на перекате. А на том берегу уже шелестела кронами осенняя чаща, лето осталось в чародейском месте, той части Зачарованного леса, где избушки и терема школьные стояли, огороженные высоким заборолом. Несколько богатырей маячили на смотровых башенках, совершенно не обращая внимания на наставников и их учеников. Половина же их уже была на том берегу, а я все стояла словно зачарованная, и сердце мое уже едва билось — все тише и тише стук его был, словно устало оно, бояться устало, ждать встречи с водяным устало. Жить устало.

Что за морок? Я тряхнула головой, пытаясь его прогнать. Зажмурилась крепко, до звездочек перед глазами, потом посмотрела на воду, будто надеялась, что все исчезло, что померещились мне дочки водяного.

Но водяницы все тянули перепончатые руки ко мне, и взгляды их не обещали ничего хорошего. Злые и обреченные, будто наполненные слизью болотной.

— Что с тобой? — Любава меня за руку потянула. — Айда на тот берег!

— Погоди. Я потом… — Я отшатнулась, вырвалась и встретилась с изучающим взглядом Ивана.

Царевич молча подошел и поднял меня на руки, я и ойкнуть не успела, а потом под общий хохот и улюлюканье понес меня через речку, уверенно прыгая по камням перекатным. Сердце его билось совсем рядом, и пахло от него пшеницей и горечью рябины — кисть этих ягод была приторочена к вороту его рубахи, как и у других учеников, вот только от остальных я этот запах почти не ощущала, а тут почти захлебнулась. Иван как-то странно поглядел на меня, а я спиной ощутила, как кто-то внимательно и злобно смотрит на нас. Добронрава, что ль?

Нет, не только она… Я обернулась и увидела глаза девчат, в которых рождалась зависть. Внимание царевича ко мне, видать, многих раздражало.

А самое обидное, соседка моя, Любава-хохотушка, брови свела да руки на груди сложила с видом самым недовольным. Будто завидно ей стало.