АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - Петр Шепотинник
Шрифт:
Интервал:
— Большое вам спасибо, мне кажется, это лучший фильм, который я тут видел. Ася хочет задать вам первый вопрос: как вы относитесь к философии — брат и сестра постоянно изучают философские труды…
— Я соприкоснулся с философией, когда мне было уже сорок лет. Правда, в детстве, лет в двенадцать, мне хотелось стать астрофизиком, я много размышлял над тем, каким образом и почему возникла Вселенная, что такое кварки и тому подобное… И о том, что такое время, я тогда тоже размышлял. А когда я начал готовиться к этому фильму, мне просто подсказала интуиция, что для фильма можно собирать материалы о поисках истины, о философии, и я просто поразился, когда начал по-настоящему читать философов. Свобода философии, когда она говорит тебе: «Сейчас мы просто поразмыслим об истине, не задумываясь, куда это нас приведет», — эта свобода тебя колоссально раскрепощает. Наше общество устроено так, что мы неотступно думаем о своих целях: как доехать до аэропорта, как снять телепередачу. Фактически мы как бы продвигаемся поэтапно, думаем, как бы добраться до следующего этапа, но не задумываемся о том, куда нас эти этапы ведут, словно это ничего не значит. Философия — единственная область цивилизации, где ставятся вопросы и позволено давать на них любые ответы, которые придут в голову. Обычно, когда мы задаемся вопросом, в нем уже заложен ответ, мы обязаны прийти к какому-то позитивному ответу. А философия очень радикальна, она может дать ответ, что все абсолютно бессмысленно. Или что все сотворено Богом. Или что люди — просто рабы муравьев. Потому что с точки зрения муравья люди существуют только для того, чтобы сажать деревья, у которых живут муравьи. Итак, философия дает тебе огромную свободу.
— А какова роль… сверчка в этом фильме?
— Ну, как и в другие элементы фильма, в него вложены сразу два значения. Первое: он заменяет Роберта. Как только Роберт уходит, Елене становится одиноко и она хватается за какую-то замену. Потому что она просто не может оставаться в одиночестве. Второе: сверчок — существо, живущее настоящим. Потому что у сверчка нет никакого понятия о будущем. Итак, он просто существует, не думая о времени. Сверчок намного ближе к реальности, чем мы с вами, потому что мы постоянно уже уносимся в будущее, или погружаемся в прошлое, а сверчок просто есть здесь и сейчас. Кроме того, сверчок проделал нечто фантастичное. Говорят, что жизнь всегда найдет способ спастись и у жизни всегда есть будущее. Пока мы не испустили дух, до самого последнего момента у нас всегда есть будущее. У нас в сценарии упоминался сверчок в сигаретной пачке, и мы думали, что он либо выпрыгнет и улетит, либо разрушит ее своими прыжками и спасется. Но, выбросив сверчка в воду, мы не подозревали, что сверчки вообще-то умеют плавать, что он поплывет и спасется. А он в конце концов уплыл. В общем, в итоге сверчок открыл нам нечто совершенно новое: мы и не знали, что сверчки умеют плавать. Не догадывались.
— Говоря обобщенно, об этом эпизоде и о сверчке, и о природе в целом, я бы сказал, что природа спорит с вами.
— Да, природа словно говорит: «Я здесь и предлагаю тебе пространство для того, чтобы ты был счастливым, чтобы ты был человеком. Готов ли ты принять это пространство под свою власть?» И конечно, я считаю, что цивилизация не готова принять это пространство, которое нам предлагает природа. Мы только и делаем, что его разрушаем.
— Есть ли в первой части фильма какие-то предвестья того, что произойдет дальше? Или вы стараетесь избегать таких предвестий?
— Один признак есть — это фраза, которую говорит героиня… По-моему, это сказал кто-то из досократиков, я могу это проверить. Это фраза: «Как может прекратить существование то, что имеет право на существование?» И в этом, разумеется, предчувствие финала, когда происходит убийство Эриха, и Роберт, вероятно, тоже вскоре погибнет. Это первый признак, а второй — возможно, их взаимная агрессивность, то, как быстро они переходят от близости к агрессии. Конечно, это нам указывает, что перед нами очень радикальные личности, и мы не знаем, чего от них ждать.
— Мне показалось, в этом фильме вы попытались остановить время.
— Возможно, потому-то я монтировал его несколько лет, ведь когда я занимался монтажом, мне казалось, что время остановилось — но этого, конечно, не случилось. Да, мои герои пытаются остановить время. По-моему, люди все время пытаются это сделать. Когда мы смотримся в зеркало, мы всегда стараемся выглядеть моложе, чем на самом деле, мы становимся моложавыми взрослыми, а когда ты маленький, ты мечтаешь получить водительские права, мечтаешь вырасти, мечтаешь наконец-то выкинуть ключ от родительского дома и зажить в своей квартире. А когда всё это обретаешь, ты, в сущности, пытаешься замедлить время. Ты вспоминаешь, как хорошо быть ребенком, и ты готов жить в маленьком изолированном мирке — в собственном пространстве-времени, как у моих героев-близнецов. И мои герои боятся времени, они хотят навсегда остаться в текущем мгновении. Всем людям хочется навсегда остаться дома, что бы они ни вкладывали в понятие «дом». Нам не хочется чувствовать себя беззащитными. Мы все хотим остановить время и остаться где-то, где когда-то были счастливы. То есть в прошлом.
— …Для этих детей дом — это автозаправочная станция…
— Не знаю, как в России, а в Норвегии, если я в выходные оказываюсь на автозаправке, то там подростки устраивают грандиозные вечеринки, потому что алкоголь там чуть дешевле, чем в барах, а родители далеко и учителя их не видят — это такое место встреч. И то же самое в Германии: если есть автозаправка, там люди тусуются. Потому что с одной стороны, по-моему, молодые люди обязательно тянутся к местам, через которые проходят какие-то транзитные пути. Им нравятся такие места, потому что в них предвосхищаешь будущее, которое скоро наступит. То же самое с местами, которые мы помним по своему детству. Вот чем служит им автозаправка. Во-вторых, для нас автозаправка — это была возможность выстроить место действия фильма. Потому что она выглядит как место, где в твоих детских представлениях есть идеальные условия для счастья. Водители за рулем, все время звучат песни, постоянное движение, электрический свет — это же рай. И конечно, вопрос в том, почему герои оставляют свой маленький мирок близнецов и отправляются в этот рай? И в этом трагедия. Мы с самого начала знаем, что они попытаются остановить время, но как и в любой трагедии: тебе уготована определенная судьба, и, пытаясь избежать этой судьбы, ты нечаянно попадаешься на ее пути.
Пушкинская площадь. Пробка. Я донашиваю купленный неизвестно у кого (на самом деле неплохой) тойотовский RAV на механике, его не могли убить ни четырежды вознесшиеся до деревенских крыш, а затем раскисшие сугробы, ни убитые советским горем дороги, но главное не это. Главное, что на меня возложена минутная почетная обязанность довезти из Музея архитектуры до кинотеатра «Ролан» режиссера по имени Питер Гринуэй. Я нервничаю, думаю — включить радио или выключить? Самое ужасное, что я должен как-то поддерживать разговор о том, от какой из лингвистических ветвей произошел русский язык. Это был вопрос Гринуэя. Ответ — с моей стороны — был более чем косноязычен, но что-то такое про «байзэнтик» я вымолвил, но не говорить же с Гринуэем о росте валюты и о скопившейся в одночасье толпе машин, обреченно ждущих проезда Лужкова с мигалками. Что Гринуэю Лужков, если он на дружеской ноге с Данте, Рембрандтом, Веронезе и Эйзенштейном впридачу? Все многочисленные беседы с Гринуэем — это, в сущности, монолог гения, призванного перекроить художественный мир на свой лад. Сделать это безоглядно, без всяких оговорок на, как сказал бы Вознесенский, «кудахтанье жён, духоту академий». Задавать ему как бы умные вопросы бесмысленно, ты так и видишь, как на ходу материализуется каждая из вдруг брошенных им мыслей, он отвечает заинтересованно, но при этом отстраненно, стараясь как только можно замаскировать врожденной британской галантностью свое высокомерие к одномерным запросам записной журналистики. Он всегда всё оценивает — моментально придумал для Давида Саркисяна какую-то выставку, оглядев мельком чудом сохранившиеся, прибившиеся к Библиотеке Ленина Палаты Аптекарского приказа. Там, кстати, и снимался наш фильм о Гринуэе, однажды показанный по российскому телевидению. Надо его воскресить и показать еще раз. А сейчас — собранные в произвольном порядке цитаты из его многочисленных интервью, взятых на протяжении многих лет в самых разных местах — на венецианских лаунжах, когда он вынашивал проект про «Чемоданы Тульса Люпера», на овеваемом морскими бризами пляже Круазетт — в связи с его короткометражкой — «Три в 3D» и, наконец, в Берлине, когда он всех ошарашил давно копившимся откровениями про своего любимца Сергея Михайловича Эйзенштейна. Попробуем составить нечто вроде интервью «in motion» на протяжении быстротекущей декады народившегося миллениума.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!