Собибор. Восстание в лагере смерти - Иван Беркутов

– Да, жизнь продолжается. И знаешь… Я тоже в эти дни думал о тебе.

– Вот как?

В неверном свете луны Печерский заметил, что девушка улыбается.

– И что же ты думал обо мне, интересно? Что я приставучая? Прицепилась к тебе, как… ты, наверно, не знаешь этого немецкого слова – это такое растение, колючее…

– Да, у нас тоже есть похожее выражение. Но я думал совсем другое. Думал, что мы с тобой могли бы жить после… после всего этого. После войны. Но только у нас, в СССР.

– Конечно, у вас! Я ни за что на свете не соглашусь снова жить в Германии. Но как мы можем жить вместе? Ведь ты женат…

– Разве я не говорил тебе? Моя жена погибла. Мне сообщили это еще на фронте. Завод, на котором она работала, эвакуировался. Но по дороге эшелон разбомбили. Не осталось в живых ни одного человека из этого эшелона. Меня одно беспокоит – что стало с Эллой. Когда я уезжал, ей было семь лет, а теперь ей уже девять. Как эта жизнь на нее подействует? У меня нет никого дороже дочери, и я твердо решил, что она будет жить со мной.

– И ты хочешь, чтобы я тоже… чтобы я жила с тобой и твоей дочерью?

– Да, я думал об этом. А что, ты считаешь, что это невозможно?

Улыбка исчезла с лица Люки.

– Трудно сказать… – произнесла она. – Все это так неопределенно… Давай не будем загадывать так далеко. Надо жить сегодняшним днем. Слушай, а ведь уже был отбой!

– Разве? – удивился Александр.

– Точно, был! Я слышала сирену. Правда, смутно – не до того было, но все же слышала.

– А я нет…

– Был отбой. Нам надо возвращаться в свои бараки. Идем.

Спустя несколько минут они покинули доски и направились в жилую зону. Судьба была милостива к ним: обогнув барак, они увидели часового, который только что прошел это место и теперь направлялся прочь. Подождали, пока он отойдет подальше, и перебежали за угол столярной мастерской. Здесь им нужно было расставаться: ему направо, ей прямо. Он обнял эти плечи, ставшие за этот вечер совсем родными.

– Когда? Завтра? – шепнула она.

– Не знаю, – отвечал он. – Есть кое-что, что может помешать. Многое может случиться. Я тебе скажу.

– Я буду ждать, – сказала она и растаяла в ночи.

Печерскому и дальше везло. Возле дверей барака никого не было, никто не видел, как он вошел – чуть ли не через час после отбоя, как скользнул на свое место. Когда он лег, услышал шепот Бориса.

– Ну, что, ты все разведал, что хотел? – спросил Цыбульский. – Все идет по плану?

– Да, я все разведал, – отвечал Печерский. – Все идет просто отлично. Даже лучше, чем я надеялся.

На следующий день после того, как Печерский объявил товарищам свой план восстания, Лео все время ходил, погруженный в раздумья. Всегда внимательный, следящий за действиями охранников, в этот день он не был похож сам на себя – работал медленно, с огрехами, и за это несколько раз получил плетью от вахмана.

Вечером, едва их привели после работы в барак, Лео отозвал Печерского в сторону. Было заметно, что ему хочется что-то сказать, поделиться сомнениями. За Александром увязался и юный Шломо – со вчерашнего дня он старался не отходить от лейтенанта.

Как только они отошли в сторону, и их не могли услышать посторонние, Лео выпалил:

– Твой план не годится! Он не сработает!

– Почему? – удивился Александр. Ведь вчера Лео ничего подобного не говорил…

– Мои евреи не смогут убивать! – объяснил Лео. – Они мирные люди. Они могут только терпеть!

Он собирался сказать что-то еще, но тут юный Шломо неожиданно перебил своего наставника:

– Неправда, они смогут! Они не будут больше терпеть! Не будут прощать! Ни немцам, ни полякам, никому. Мы это не забудем. Никогда! Нам нужна своя страна, своя родина, тогда мы станем сильными.

Стало понятно, что со вчерашнего дня Шломо успел о многом подумать. У него в голове постоянно шла мыслительная работа. И он больше не пил…

Александр внимательно посмотрел на парня, ответил так:

– Ты и прав, и неправ. Да, евреи больше не будут терпеть и прощать. И они не забудут, как их убивали. Но ты неправ, когда говоришь о родине. Мне не нужна еврейская родина, сынок. У меня уже есть родина. Я живу, чтобы вернуться туда. Я еще приеду в Москву, на парад победы. Мне еще дадут орден, а может, и звезду героя…

Однако Шломо скептически покачал головой:

– Не будет этого, Саша. Ведь ты еврей…

Александр взъерошил волосы на голове парня, сказал:

– Иди и делай ножи, Шломо. Сорок ножей, не меньше. А ты, Лео, скажи своим: нам нужны патроны. Пистолетные патроны. Пусть женщины постараются их достать. Чем больше, тем лучше. Лишь бы только немцы нас не опередили…

Этот момент стал переломным. Больше никто не заводил разговоров о том, что «евреи мирный народ, они не могут убивать». Больше никто не выражал сомнения в успехе восстания. Все, кому Печерский поручил готовить оружие, упорно занимались этой работой. И с каждым днем, с каждым часом арсенал восставших пополнялся.

Начало положил Шломо – из заточки, что дал ему Печерский, парень сделал замечательно красивый нож – с резной рукоятью, удобно лежавший в руке. И тут же, не останавливаясь, поставил изготовление ножей на поток.

Самым сложным в этой работе было соблюдение секретности. Надо было исключить малейшую возможность того, что немцы или капо догадаются, чем занимаются в слесарной мастерской. Поэтому кто-то из заключенных постоянно дежурил у ворот мастерской, чтобы подать сигнал Шломо или другим слесарям.

Пока что все шло хорошо, и спустя два дня были готовы два десятка ножей и десяток топоров. Заключенные, участвовавшие в подготовке побега – Вайспапир, Юзеф, Шмуэль, Хаим – забирали «готовую продукцию» и уносили ее в жилые бараки, где тщательно прятали.

Придя в очередной раз, Аркадий Вайспапир спросил:

– Саша спрашивает, когда будет готово все?

Шломо подумал и ответил:

– Скажи командиру – все будет завтра к утру.

После него в мастерскую вошел Хаим. Взял приготовленный для него нож, с опаской провел пальцем по острому лезвию. Он никогда не держал в руках оружие! Как он будет убивать человека, даже если это будет эсэсовец? Хаим не представлял, как он сможет это сделать… Впрочем, долго раздумывать было некогда, пора было возвращаться на работу. И Хаим тщательно спрятал под одеждой полученный нож и вернулся в сортировочный барак.

Здесь он встретил вопросительный взгляд Сельмы. Этим взглядом она спрашивала его: получил? Хаим едва заметно кивнул в ответ. И они оба вернулись к работе. Но тут Сельма заметила, что начальник сортировки сержант Бекман задремал, развалившись на стуле. Снятый им китель свалился на пол. Сельма подошла, заботливо подняла китель, отряхнула его от пыли… и словно бы невзначай опустила руку в карман. Как она и надеялась, там лежало несколько патронов. Девушка достала их, и уже собиралась спрятать в стоявший на полке ящик – в нем уже лежали два десятка патронов, добытых ей за последние два дня.