Этому в школе не учат - Сергей Зверев

Передовая линия была достаточно хорошо инженерно оборудована. Мы с немцами уже третий месяц замерли тут без движения. И линия обороны ощетинилась колючей проволокой, минными заграждениями, укреплениями и ДОТами.

Ночью немцы светят на нейтральную полосу прожекторами и время от времени, точно по расписанию, постреливают из пулемета, бросают гранаты. Путь для разведки здесь сложный, но возможный — надо пройти по правому флангу, упирающемуся в расщелину и болото. Правда, немцы не дураки и наверняка приготовили там сюрпризы для советских фронтовых разведчиков, если те решатся двинуть за «языком». Так то для разведчиков. А к ним пойдет перебежчик. Ему не нужно думать о возвращении. Он оставляет свою часть навсегда…

Уже третий месяц я в специальном отделе Управления особых отделов центрального аппарата НКВД. Мой непосредственный начальник — Вересов. Мы отвечаем за разные актуальные темы, требующие чрезмерного внимания. Например, за целенаправленную борьбу с разведшколами, их выпускниками и зафронтовую работу.

Мы шли с комиссаром по изломанным траншеям. Из некоторых до немцев так близко, что можно перекрикиваться, не надрывая глотку. Пока стрельбы нет, иногда солдаты кричат друг другу что-нибудь обидное. Немец «Иванов» и большевиков костерит. Мы — фрицев и всяких швайнев добрым матерным словом поминаем, и вообще «Гитлер капут!».

Траншея вывела нас к пулеметному гнезду. Послышался голос — кто-то прокричал во тьму невнятное.

— Ты чего орешь? — Никитин с силой хлопнул по плечу обитавшего в пулеметном гнезде красноармейца-узбека.

— А, немец зовет, — развел тот руками. — Говорит, жрать, выпить даст.

— И что ты? — заинтересовался комиссар.

— Пойду, наверное. Вон, Султан уже ушел.

Никитин аж икнул. Потом потянулся к ТТ в кобуре со словами:

— Вот же ты баран жертвенный!

Он кликнул бойцов. Арестовали дурака.

Узбек вообще, кажется, не понял, за что. За то, что захотел немецкого шнапса? Так русские сами выпить любят.

Немало воевало в Красной армии призывников из национальных республик. Некоторые с трудом осознавали, что это за война и почему он, человек из высокогорного аула, должен воевать с каким-то немцем, который до его мест и не дойдет никогда. Другие их земляки, наоборот, бились отважно и с пониманием. Однако недаром один из наших генералов недавно говорил: «Часть, где меньше восьмидесяти процентов русских, небоеспособна». Провокационно, да? Идет вразрез с учением о дружбе народов? Но вот только убедился я на практике, что это горькая правда. Лучше и собраннее русского солдата в мире никого не было и нет. И немцам мы рано или поздно устроим окончательный расчет на улицах Берлина…

Переход агента прошел успешно. Теперь остается только ждать вестей. Человека ведь я посылал почти на погибель. Немцы вычисляли больше половины засылаемых к ним наших посланцев. И мы по жестоким законам войны считали, что это нормальная плата за информацию. Вторая половина успешно собирала разведывательные сведения и находила способы их передать.

Все, дело сделано. Пора возвращаться в Москву, а потом снова в путь. В армии, дивизии…

Лейтенанта Забродина сперва держали в фильтрационном лагере на территории Белоруссии. Вместе с кандидатами на сотрудничество с фашистами: кто сам перебежал на их сторону с листовкой-пропуском, происходил из раскулаченных крестьян или других врагов СССР.

Кормили сносно. И проверяли постоянно. Не всех. Только таких, как Забродин, представлявших особый интерес.

С ним работал гестаповец, говоривший по-русски прилично, хотя и с акцентом. Иногда это были детальные допросы: Забродину задавали те же вопросы, что и в прошлый раз, надеясь, что он запутается и выдаст себя. Расспрашивали очень подробно о жизни в Москве, о его родном дяде, о настроениях во властной верхушке. Тут летчик мало что мог пояснить. С дядей у него были достаточно близкие отношения, но о настроениях в верхних эшелонах власти тот не распространялся.

— Он сильно предан советской власти? — спрашивал гестаповец.

— Не думаю, что сильно. Он знаменитый технический специалист. Прирожденный инженер. Едва не был репрессирован в тридцать седьмом по личному указанию Ежова. Если бы того не расстреляли, думаю, дядя был бы убит. И он отлично это понимает.

Опять разговоры. Беседы о будущем России, которое Забродин, с его слов, видел без большевиков.

У летчика создалось ощущение, что немцы просто не знают, что с ним делать. Конечно, дядя — это хорошо. Но какая от этого польза?

Какой-то умник решил использовать его в пропагандистской войне. Однажды его отвезли в Минск на легковой машине с двумя охранниками. Там провели в комнату, где было полно хитрых устройств. И дали ознакомиться с напечатанной на пишущей машинке речью. Там значилось, что он, племянник крупного советского государственного деятеля, сознательно перешел к немцам, потому что большевизм обречен, и свет освобождения идет на многострадальную русскую землю с танковыми колоннами Третьего рейха.

Деваться, понятное дело, было некуда, и он без особого энтузиазма наговорил в микрофон текст. При этом вызвал бурю негодования от худощавого немца с безумными глазами. Тот чуть не выпрыгивал из своей формы, крича возбужденно:

— Искреннее! Эмоциональнее! Вы как из дерева сделаны, господин Забродин!

— Я же летчик, а не артист. Дайте мне самолет — и вы увидите, из какой породы я сделан.

— Каждый человек артист. Давайте снова!

К счастью, в ход это выступление так и не пошло. До прояснения ситуации Забродина из лагеря вышибли в хиви — это такая вспомогательная военизированная обслуга, куда брали военнопленных, согласившихся служить рейху, но боявшихся взять оружие в руки.

Так он оказался в полку связи в небольшом белорусском городке в Витебской области. Там же располагался ремонтный батальон.

До авиационного училища он закончил ФЗУ, работал на заводе «ЗИЛ», руки имел золотые, так что немцы использовали его по части починить, принести, подать.

Все хиви занимались какой-то мутной деятельностью — что-то выменивали, втихаря крали. Главное, не попасться, иначе к стенке поставят. А еще лучше найти немца, который тоже не прочь поправить свое материальное положение, — среди тыловиков таких попадалось немало. С ними можно делать выгодные дела.

В процессе этой коммерции Забродин стал обладателем пары ящиков консервов и мешка хорошего табака.

Однажды его вызвали к командиру полка, где похожий на хряка улыбающийся майор, представившийся Гоцем Вебером, сказал:

— Мы предлагаем вам пройти обучение в разведшколе. Там вы сможете подтвердить делом свои слова о готовности к сотрудничеству. Вы согласны?

Забродин замялся.

— Понимаете, мой друг, отказы в таких случаях мы принимаем с большой неохотой. Особенно от родственников советской номенклатуры.