В ожидании Апокалипсиса - Чингиз Абдуллаев

— Что, ж от этого ничего не меняется.

Через час с двумя похожими чемоданчиками, даже непозавтракав, они садились в автомобиль.

Водитель, оказавшийся неразговорчивым пожилым голландцем,повез их ко дворцу юстиции. Там ждала другая машина с тремя громилами. Мариямолча пересела туда. Дронго устроился рядом с ней.

Они ехали долго, в сторону лесных массивов, лежавших наюго-востоке от бельгийской столицы. Никто в автомобиле не говорил. Слова былине нужны.

Наконец они свернули на какую-то грунтовую дорогу и, проехавнемного, остановились. Громила, сидевший впереди, рядом с водителем, посмотрелна Дронго, предложив выйти.

Мария, устроившись с левого края, смотрела в окно, даже неповернувшись. Дронго вышел из машины. Они отошли метров на десять-пятнадцать.

— Олег Николаевич доложил о ваших возражениях в Москву, —сказал молодой человек с характерно невыразительным лицом и пустыми глазами.

— Говорите, — не выдержал Дронго.

— Мы можем увезти ее подальше, спрятать где-нибудь, — кивнулего собеседник. — Но труп все равно должен быть.

— Чей труп?

— Необязательно ее. Но в одежде и с документами Марии Грот.Труп может быть изуродован до неузнаваемости.

— Вы сами иногда слушаете, что говорите?

Молодой человек обиделся.

— Между прочим, после этой операции нас троих отправят вкакой-нибудь поселок в Сибири, лет на пять-шесть, не меньше. В целяхобеспечения секретности. И мы не жалуемся, понимаем, что это необходимо.Кстати, Олег Николаевич выехал за рубеж на встречу с вами в последний раз. Еготоже больше не выпустят ни в одну страну. Нужно чем-то жертвовать, —патетически закончил молодой человек.

— Дочь останется с ней? — спросил Дронго.

— Не знаю, думаю, что нет. Я вообще понятия не имел, что унее есть дети. Только ради вас Дмитрий Алексеевич согласился заменить Марию надругого человека, чтобы не ставить под удар всю операцию.

— Где вы возьмете труп?

— Это уже не мое дело, — разозлился молодой человек. Еголицо на мгновение даже обрело какую-то индивидуальность.

— Что будет дальше?

— Вы вернетесь в свой отель, который вы между тем поменялибез разрешения руководства, и будете ждать. Если все пройдет благополучно, васарестуют через два-три дня по показаниям Эдит Либерман. Где будет спрятан трупподставной «Марии Грот», мы вам сообщим. Там, конечно, найдут ваши отпечаткипальцев или ваши следы, я не знаю всех деталей. Если на вас выйдут англичанеили французы, вам придется самому искать выход на ЦРУ. Когда вас совсем дожмут,расскажите об убийстве «Марии». Ну, это вы знаете. В общем, все.

— Значит, вы даете мне твердые гарантии, что ее не убьют?

Молодой человек даже хмыкнул от удивления и возмущения.

— Как вам не стыдно, неужели вы думаете, что здесьобманывают? В конце концов ее могли и ликвидировать. Она профессионал и должнавсе сама понимать.

В этот момент раздался выстрел. Глухой и такой близкий.Молодой человек испуганно замер, оглянулся, бросаясь к автомобилю.

— Что случилось? — закричал он дрожащим голосом.

— Она застрелилась, — виновато ответил водитель, вылезая измашины. Другой держал обмякшее тело.

— Пистолет был у нее в кармане плаща, — сообщил второй.

Дронго окаменел. Мария сама решила, как ей поступить. Точноизрасходовав отпущенный ей лимит жизненных сил, она покончила с собой. Он вдругвспомнил девушку с косичками и подумал, как страшно ей было каждый раз стрелятьв живых людей. И увидеть труп своего мужа без головы тоже очень страшно. Иглаза убитых людей. «Она стреляла каждый раз в себя», — с горечью подумалДронго.

— Что вы наделали, — закричал молодой человек на своихподчиненных, — вы что, не могли ее остановить? Какие идиоты!

Дронго подошел ближе. Мария Грот, или Ирина Кислицына,лежала на сиденье. Глаза закрыты, словно она спала. Лицо было спокойным, дажеумиротворенным. Темные очки лежали рядом.

— Да, — жестко произнес Дронго, обращаясь к молодомучеловеку, — теперь могут убрать и вас.

— А? Что? Что вы сказали?

— Вы же профессионал, — задыхаясь, с ненавистью произнесДронго, — должны все понимать.

На молодого человека было страшно смотреть.

— Да, да… — дрожащими руками застегивал он свой плащ, — я,конечно, профессионал. Но вот так… Вот здесь… Почему…

«Как легко он рассуждал о чужой смерти, — подумал Дронго, —и как ему теперь страшно. Бедная Ира, сколько она страдала. Наконецотмучилась».

Он захлопнул дверцу автомобиля и уже без эмоций, спокойно,сдерживая свои нервы, посоветовал:

— Не теряйте головы, мой дорогой коллега.

После чего зашагал в глубь лесного массива. Отойдядостаточно далеко, он упал на землю и долго плакал, радуясь, что никто не видитего.

Это были первые слезы за все годы его работы и потомуособенно горькие и злые. Он плакал, сокрушаясь о разбитых идеалах юности, о тойстране, в которой он вырос и которой более не существовало. Плакал, думая одрузьях, которых он потерял за эти долгие тяжкие годы. Плакал, вспоминая танки,вошедшие в его родной город, и раздавленных ими людей, несчастных детей,оставшихся без родителей, и родителей, оставшихся без детей. Он плакал из-занелепо погибшей ленинградской девочки — Ирочки Кислицыной.

В «Евровиллидж» он вернулся поздно ночью, портье сообщил,что ему звонили весь вечер. Дронго поднялся к себе в номер, отключил телефон илег спать.

Постель ему уже поменяли, и в комнате ничего не напоминало оМарии Грот. Исчезли окурки ее сигарет и полупустая банка апельсинового сока,стоявшая на столе. Словно такого человека никогда и не существовало.

Осталось только воспоминание о счастливой ленинградскойдевушке со светлыми волосами, весело смеявшейся над его шутками.

Утром его разбудил портье. Извиняясь, он вручил ему срочнуютелеграмму. Видимо, Олег Николаевич был в ярости, если решился на такой необычныйшаг. Дронго, дав сто франков портье, пошел спать снова. В телеграмме былоуказано место встречи.

Ровно в два часа дня Дронго вышел из метро на станции«Брокери». Напротив станции, справа, в небольшом уютном кафе его уже ждал самОлег Николаевич. Дронго перешел улицу и сел за его столик, поставив рядом свойчемоданчик.