Здравствуй, нежность - Дени Вестхофф

Но однажды к нам в Мальзерб заглянул давний друг моего деда, который действительно служил в Королевских военно-воздушных силах Великобритании. По странному стечению обстоятельств леди Скотт тоже гостила у нас, но видела она этого человека впервые, а потому даже не догадывалась о том, что тот был ветераном войны. Когда за ужином речь зашла о движении Сопротивления, леди Скотт принялась самозабвенно рассказывать свою историю с парашютом и бамбуковой трубочкой. По мере развития сюжета ветеран то краснел, то бледнел — словом, выказывал все признаки крайнего раздражения. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он вскочил и потребовал немедленно избавить его от выслушивания подобной несусветной чепухи. Леди Скотт мигом умолкла и, кажется, с того злосчастного дня больше не появлялась в нашем доме.

Что же касается моего дедушки, то он родился 25 июня 1900 года в семье зажиточных промышленников, проживавших на севере Франции, в городе Бетюн. Дед всегда очень гордился тем, что был рожден в XIX веке (по его мнению, нулевого года не существовало). Его противоречивый характер совмещал в себе как оригинальность и новаторский дух, так и ужасающую придирчивость. Мне рассказывали, что дедушка познакомился с бабушкой на свадьбе в Сен-Жермен-ан-Ле, на следующий день после того, как началась Первая мировая война. Юная Мари из департамента Ло сразу же покорила сердце деда, и спустя несколько дней он уже мчался к ней на своем мотоцикле из Бетюна в Кажар.

Каждый четверг, в выходные и весь август месяц, дедушка с бабушкой встречали своего любимого внука. Бульвар Мальзерб был для меня божественным уголком, о котором я до сих пор храню множество приятных воспоминаний, исполненных нежности и беззаботного веселья. Это было настоящее убежище, укрывающее меня от всевозможных испытаний и тягот. Возможно, этот дом оберегает меня и по сей день. Кто знает, быть может, именно Пьер и Мари Куаре являются истинными спасителями наследия Саган, ведь они так любили и берегли меня — ее единственного сына!

Также на бульваре Мальзерб проживала всеми нами любимая Джулия Лафон. Дедушка с бабушкой приютили девушку, выросшую где-то в глухой деревушке департамента Ло, и та решила остаться в их доме гувернанткой. Она помогла вырастить Сюзанну, Жака и Франсуазу, а позднее и меня. Помнится, стоило мне только подхватить грипп (а это непременно случалось, особенно зимой), Оскар сажал меня в машину и отвозил на бульвар Мальзерб, где дедушка с бабушкой оказывали мне всегда поистине королевский прием. Потом начинали лечить меня овощным бульоном, настоем чабреца и камфорным маслом, при этом внимательно следя за изменениями моей температуры.

Их сервировочный столик на колесиках я превращал в дьявольскую машину «Скорой помощи», на которую водружал собственноручно изготовленный флаг Красного Креста. Я перебинтовывал моего любимого плюшевого мишку салфетками и, завывая, словно медицинская сирена, мчался со всех ног на кухню, где находился воображаемый хирург. Но на полпути, возле комнаты бабушки, меня поджидал крутой поворот. Сервировочный столик заносило, колесики на полном ходу врезались в плинтус, и несчастный «раненый» мишка летел на пол…

Мой дедушка слыл бесстрашным оригиналом. Он не боялся абсолютно ничего: ни денег, ни власти, ни людей (некоторых он вообще не замечал), ни мнения окружающих. Его никак нельзя было назвать несдержанным в проявлении эмоций (что, впрочем, стало сегодня отличительной чертой нашей семьи), но при этом он души не чаял в своей младшей дочери — Франсуазе, уделяя куда меньше внимания старшей, Сюзанне, и сыну Жаку. С ними, напротив, он бывал строг и порою даже груб. А малютке Франсуазе все сходило с рук: любая шалость, любой каприз. Ей даже разрешалось обращаться к деду на «ты» (что было непозволительной роскошью). Успех от романа «Здравствуй, грусть» лишь укрепил в нем это нежное чувство, щедро сдобрив его восхищением и гордостью за свою дочь. По словам одного биографа, Пьер Куаре запретил моей матери подписывать книги своей фамилией. И это далеко не последнее удручающее высказывание того же автора. Лично я не думаю, что мой дед был способен на подобную резкость по отношению к любимой Франсуазе. К тому же он никак не походил на «провинциального мещанина», а на общественное мнение ему было наплевать. Ведь, как уже было отмечено, мой дед не боялся никого и ничего. Если бы ему довелось ознакомиться с подобными глупостями, если бы кто-то сказал, что он принудил дочь взять псевдоним, скорее всего, дед просто дал бы клеветнику пощечину. Впоследствии я узнал от матери, что взять псевдоним ей порекомендовал Рене Жюльяр. Это подтверждали и очевидцы, так что у меня нет никаких оснований сомневаться в правдивости маминых слов. В один прекрасный день Рене Жюльяр позвонил моей матери и выразил сомнение по поводу того, как будет смотреться фамилия Куаре на обложке книги: неброская, да еще и не слишком благозвучная, она бы не способствовала успешной продаже романа. «Нет ли у вас случайно на примете другой фамилии?» — спросил он. У матери тогда как раз был под рукой томик «В поисках потерянного времени» — она читала пассаж, посвященный принцу де Сагану, — и, недолго думая, ответила: «А как вам фамилия „Саган?“» Так Франсуаза Куаре стала Франсуазой Саган.

Самобытность моего деда могла сравниться лишь с его непредсказуемостью. Однажды он сильно задержался на работе, а когда возвращался домой, где его уже ждали гости, ошибся этажом и позвонил в квартиру, расположенную этажом ниже. Стоило только двери открыться, дедушка ворвался внутрь и быстрым шагом направился к столовой, пародируя всадника на лошади и приговаривая: «Приезжаю галопом, галопом, галопом…» Но, внезапно осознав свою ошибку, он резко развернулся и тем же манером направился к выходу, бормоча: «Уезжаю галопом, галопом, галопом…»

В другой раз моя мать должна была ужинать с одним журналистом, к которому она была неравнодушна. Приехав за матерью на бульвар Мальзерб, журналист наткнулся на моего деда и, как того требовал этикет, спросил: «Месье, позвольте мне пригласить вашу дочь на ужин?» А дед ответил ему со всей серьезностью, на которую только был способен: «Месье, я принимаю ваше предложение лишь при одном условии: оставьте ее себе!» Затем на глазах у ошарашенного журналиста он повернулся к моей матери и заговорщически произнес: «Чтобы в половине одиннадцатого была дома!»

Моя бабушка знала все о цветах и деревьях, могла с первого взгляда различить любую птицу — словом, умела все то, чему учили в пансионах маленьких девочек из приличных благовоспитанных семей. Свое классическое образование бабушка получила в одном из таких пансионов, в городе Кагоре. Я думаю, она довольно рано полюбила литературу, потому что я постоянно видел ее с книгой в руках. Возможно, именно поэтому к своим шестидесяти годам она полностью ослепла на один глаз, а вторым видела очень плохо.

Помимо всего прочего, в школе бабушку учили вести домашнее хозяйство, шить, готовить и принимать гостей. Эти знания, равно как и те, что передала ей ее мать — моя прабабушка, — Мари усвоила отлично. Всякий раз, когда мы собирались к ней в гости, нас охватывало предвкушение теплого приема и удивительно вкусных яств. Бабушка всегда отличалась гостеприимством: стол был накрыт чистой, накрахмаленной скатертью, а столовое серебро аккуратно разложено на салфетках. Она сама обучила Джулию всем тонкостям изысканной кухни, в которую она любила привносить что-то свое, используя кулинарные традиции родного департамента Ло. После мудреных поварских манипуляций на столе обычно появлялись: гусь, утка, трюфели (их бабушка любила особенно), белые грибы, орехи, разнообразная выпечка, в частности anguille — традиционный местный пирог, тесто для которого небрежно скручивают в форме улитки. Бабушка готовила потрясающее жаркое, цесарку, курицу, фаршированную капусту, суфле, рыбу, совершенно невероятные овощные рагу — некоторые из которых я с тех пор так больше и не пробовал, — в общем, все то, что сегодня считается высокой кухней с точки зрения современных кулинарных представлений. Джулия так старательно училась готовить, что вскоре могла вполне обходиться без своих записей, которые ей надиктовывала бабушка.