Песня кукушки - Фрэнсис Хардинг

Ветер начал усиливаться, листья зашелестели сильнее, как будто воздух вскипел. Пен дернулась в сторону, прижимаясь к голым корням, чтобы оказаться как можно дальше от Трисс. Пошатываясь, она встала на ноги, и Трисс прыгнула вперед, изо всех сил ударив ее по лицу. Пен издала высокий резкий вопль ужаса и боли и рухнула обратно на корни, прижимая руку к щеке. Она бросила на Трисс обезумевший взгляд, и та слишком поздно осознала, что он означает, что он всегда означал. Не гнев, не ненависть, но страх. Потом Пен повернулась, поднялась и неуверенными шагами побрела к калитке сада, и вокруг ее маленькой фигурки продолжали опадать серебряные хлопья.

Старшая девочка не стала ее преследовать. Она медленно подняла руку и взглянула на нее, заметив влажные красные следы на указательном, среднем и безымянном пальцах. «Я сделала Пен больно. Я правда сделала ей больно. У нее пошла кровь». Она долго смотрела на слабые красные следы, и ветер ревел так сильно, словно огромную страницу рвали на две части.

— Я Трисс, — прошептала она.

Но знала, что это неправда.

Не-Трисс стояла посреди парка, глядя на свои окровавленные пальцы, и хотела бежать. Бежать, бежать, бежать прочь от чудовища. Но куда? Она и есть чудовище. Однако она все равно побежала, улица за улицей, ее подошвы немели от ударов. В лицо дул порывистый ветер, и она скалила зубы ему навстречу, пока они не заныли от холода. Куда ей бежать? Домой? «Мамочка, папочка, помогите мне, пусть это все будет неправдой…» Но они не могли ей помочь. Они не могли отменить правду. Она — не их маленькая девочка. Зачем им вообще ей помогать? Если она расскажет им, кто она на самом деле, они в ужасе отшатнутся от нее.

Не-Трисс неслась по переулку, продираясь сквозь зигзаги развешанного белья. Ощущая струящуюся ткань под пальцами, она выла и металась. Стон, рвавшийся из ее рта, не походил на человеческий. В нем слышался жалобный треск ломаемых ветром деревьев, стальная какофония криков чаек, пронзительная нотка ветра в сердце шторма. Со всех сторон до нее доносились звуки захлопывающихся дверей и испуганные голоса. Она рвалась вперед, торопясь убежать, пока никто не пришел выяснить, что происходит.

Она вылетела из одного переулка и вбежала в следующий, ноги несли ее по боковым улочкам, по обе стороны которых стояли дома. Она чувствовала странный запах — густой запах темной воды, достаточно застоявшейся, чтобы таить в себе опасность. Брусчатка уступила место истертым камням мостовой, и вот ее ноги стучат по деревянной пристани, холодной и влажной, словно поцелуй мертвеца. Небо распахнулось перед ней огромной белой страницей, на которой виднелись крошечные росчерки птиц. А вот вздымается Эл, у него неровная серая спина, такая широкая, что деревья на дальнем берегу кажутся игрушечным, а дома — со спичечный коробок.

На краю пристани ноги Не-Трисс подвели ее, и она упала на колени. Наконец ее всхлипы начали походить на человеческие. Слезы туманили взгляд, сильно жгли глаза и склеивали ресницы. Промокнув веки, она увидела, что ее слезы — не соленая вода, а что-то тягучее. Она уставилась на липкие нити, не сразу поняв, что это такое. Паутина. Она плачет паутиной.

Онемев от отчаяния, она безучастно смотрела на блестящую темную реку и слушала, как та бьется и лижет причал. Она почувствовала, что вода ждет ее. Она выбралась из Гриммера. Возможно, этой воде суждено поглотить ее с головой, замкнув круг. Родители Трисс не могут сделать так, чтобы это закончилось. А река может. Вероятно, для всех будет лучше, если Не-Трисс действительно бросится в воду и избавит мир от чудовища…

— Но я не хочу! — громко крикнула она, яростно стирая паутину со щек. — Даже если я не Трисс, я живая! Я кто-то, пусть даже у меня нет имени! И я не хочу утопиться или рассыпаться на части! Я не хочу умирать!

«Итак, — прошептал подлый голос в ее голове, — настоящая Трисс исчезла. Почему теперь я не могу занять ее место? Если я смогу сделать так, чтобы со мной было все в порядке, и никому не скажу, откуда я взялась, то могу быть по-настоящему хорошей Трисс — помогать по дому, может, даже быть доброй к Пен. Я могу стать лучше, чем настоящая Трисс».

Как только эта мысль сформировалась в ее голове, Не-Трисс вспомнила, как Пен описала похищение Трисс — ее другого «Я», которое насильно засунули в машину и увезли. Где сейчас настоящая Трисс? Что с ней? Она в опасности?

— Мне все равно! — Не-Трисс зажала уши, как будто таким образом могла избавиться от собственных мыслей. — Это не моя вина! И… я тоже Трисс! Они и моя семья! Это и мой дом! Мне больше некуда идти!

Но ей было не все равно. Она ничего не могла с этим поделать. Ее тезка где-то в плену у Архитектора и, может быть, сейчас плачет так же горько. Может быть, она отчаянно ждет, что родные спасут ее, не понимая, что они даже не знают о ее исчезновении.

«Никто. Никто, кроме меня и Пен. Если я ничего не сделаю, ее убьют или засунут в киноэкран».

— Но… если она вернется домой, что будет со мной? — прошептала Не-Трисс, пряча лицо в ладони, и слезы прилипали к ее пальцам. — Что же мне делать?

Очевидно, ей надо что-то делать. Иначе на этом свете не останется вообще ни одной Трисс.

Трисс возвращалась домой, и мир выглядел иначе. Как будто она впервые смотрела на него настоящими глазами, больше не пытаясь убедить себя, что все выглядит нормальным. Мир вокруг обрел новые оттенки. Стены и деревья сговаривались между собой, и их безмолвное бормотание распространялось по воздуху, словно кровь по воде. Она замечала разные вещи, например то, что ее шаги практически беззвучны, даже когда она бежит. Раньше она чувствовала себя в отчаянии, но при этом хотя бы ощущала, как ее невидимым коконом обволакивает любовь родителей. Теперь она знала, сколь небольшое усилие требуется, чтобы сорвать его. Ее мысли ходили по кругу, пока она бежала домой.

«Я должна выяснить, что происходит. Тогда, может быть, я пойму, что со мной не так. Возможно, я найду способ спасти настоящую Трисс и помочь Себастиану. И, быть может… может… может… если я это сделаю, они не будут возражать против двух Трисс». Но она не могла в это поверить, и когда наконец в поле зрения показался дом Кресчентов, ее чувства завертелись, словно ураган. «Я не могу позволить им узнать, кто я такая, не могу, не могу! Но Пен знает! Как я помешаю ей рассказать? Нет, Пен не скажет. Не сможет, иначе ей придется рассказать, что она натворила».

«Я сделала ей больно. Причинила боль Пен. Может быть, сильную».

Не-Трисс снова уставилась на свои пальцы, не вполне уверенная, что она смогла ударить Пен до крови. Может, у нее есть когти, прячущиеся, как у кошки. Она не хотела думать о том, что сделала Пен больно, или о том, что на лице младшей сестры остались шрамы. Но пока ее желудок скручивался в узел при мысли об этом, другая мысль, более эгоистичная и жуткая, просочилась в ее мозг. Что, если Пен прибежала домой и ее спросили, кто ее поранил? Что, если от боли и страха она сломалась и рассказала правду? Что, если ее родители прямо сейчас ждут самозванку?